Казахская степь, наблюдаемая в великолепном ее наряде весной и в начале лета, не раз вводила в заблуждение и ученых наблюдателей. На исходе XVII века путешественник-ботаник Сиверс, поднимавшийся по долине реки Чар и пересекший ее в верхнем течении, пришел в восхищение от богатства растительного царства по реке Чар. По мнению восхищенного европейца, тут не доставало оплодотворяющего труда земледельца, чтобы здесь зацвела европейская культура. Сиверс, бывший здесь также в июне или в июле, или не встретил, или не оценил остатки древних арычных пашен, исчезнувших с долины реки Чар, как и в такие пашни Нуры и верховья Ишима. Через 100 лет, летом 1893 года, на Чаре же был К.А. Вернер, ставший потом профессором в Московском сельскохозяйственном институте, и он был пленен рекой Чар, как и Сиверс. К.А. Вернера не спасла его тонкая наблюдательность, продиктовавшая ему следующие проникновенные строки о казахском хозяйстве:

«Кочевое хозяйство с его выносливым нетребовательным верблюдом и грубошерстной курдючной овцой удивительно целесообразно приспособлено к местным условиям. Подобно тем странным растениям, которые покрывают среднеазиатские бурханы, кочевое хозяйство приспособлено к извлечению возможно наибольших выгод из бесплодных почв пустыни. Если под именем рационального хозяйства понимать только такое, которое построено в строгом соответствии с местными условиями и дает возможность без истощения извлекать наибольшую пользу из почвы, то нельзя не признать, что киргизское кочевое хозяйство, при данных условиях, вполне рациональное хозяйство»

«Овцеводство в районе Зап. уч. с. ж. д.»

Изд. Ком. части 1905 г.

Занимая должность агронома при степном генерал-губернаторе, К.А. Вернер образовал брошенные переселенцами по реке Чар участки Таубинский и Карповский. Сиверс и Вернер, плененные красотой «ханши», были бесконечно далеки от безобразной и бесплодной «бабы-яги», скрывавшейся под красивой маской своего антипода. Переселенцам, прожившим на Чаре дольше Сиверса и Вернера, пришлось испытать всю капризную изменчивость казахской степи и близко познакомиться с бесплодной старухой. Крестьяне объясняли: «С первых же годов поселок Таубинский стал бедствовать: земля оказалась безусловно для хлебопашества негодной. Пахать можно, только родить земля не будет: сухая галька, вода проходит через нее, в жары земля делается горячая, растение терпеть не может». Вдоль реки Чара, пересекающего присельный участок в южной части, тянется пойма, но эта пойма заливалась на глазах крестьян только один раз: в 1897 году на два дня. Дресвяная степь, покрытая редкими кустиками ковыля, чернобыльником и мелкой белой полынью, выгорала уже во второй половине мая от жаров, и скот пасся тогда на этой пойме. Хлеба по дресвяным почвам держались кое-как только при частых дождях.

«Если 10 дней только дождя нет, хлеб пропал, сгорел»... «место - голый песок», сеять надо, как только снег сойдет (местами даже снег еще лежит), а как просохнет - поздно уже; «много ли захватить вовремя можно?» замечают крестьяне: «по десятине, по две». По нови первые два года на дальнем участке (60 верст от поселения) все хлеба хорошо идут, кроме проса; на третий уже год овсюк задавливает посевы. Рожь (озимая) соломой хороша бывает, а зерном плоха: «место холодное, во время самого цвета инеи бывают»; осенью тоже там заморозки прихватывают. Просо «знобит» особенно; гречиха и без того «хлибкий» хлеб, а от местных заморозков и летних инеев и вовсе пропадает»

В 1899 году (год переписи) таубинцы с 440 десятины покоса, некоторые участки которого были расположены за 10-12 верстах от посевов, скосили и собрали 5 260 копен, т.е. 12 копен с десятины. Таубинцы, рассказывая о покосах, замечали, что «участков у нас как грибов поганых, прости Господи». Также они говорили, что «дресва, песок и солонцы, однако, преобладают и на Карповском присельном участке; удобные для пашни места раскиданы «лоскутами» и, что «без чальки сто десятин не наберется». Таубинцы замечали, что «пшеница и овес родятся на присельном участке в дождливые годы одинаково хорошо; порядочно родится на нем просо, удаются и бахчи; ячмень «подгорает, для него сырую землю надо»; озимая роль идет тут плохо, только в дождливое лето. «Коноплю и лен - вовсе не стоит сеять: выгорают от жаров». На присельном участке земля вообще такая, что надо уловить прежде всего время посева».

«Понедельничный или вторничный хлеб - то разница против пятничного; если в понедельник еще сырая земля так уж к четвергу - совсем сухая; пока одну пашешь, другую уж нельзя пахать - так засохнет. Засушливое место. Уж если засохнет, так сохи в нее не загонишь топором, як добре ударишь, то подается» так характеризуют ближние свои пашни карповцы. «Глядя по земле, там бы (на дальней пашне 60 верст от пос.) все можно сеять, да опять климат не позволяет», говорят крестьяне: «весна там поздняя, а осень ранняя, когда здесь еще черно, там уже глубокий снег. Если весна на Карасу ранняя, и пшеница, и овес, и ячмень - все хлеба хороши там бывают: «от морозов утекают хлеба, от осенних, заморозков». Весенние заморозки за 3 года посевов на дальнем участке «шкоды» хлебам не делали; хотя «без шубы туда на пашню не ездили, у кого заимки нет; морозные ночи бывают там до 20-25 мая. В 1897 г., напр., на 25 мая такой мороз был, что вода в родниках замерзла, а на пашнях земля на четыре пальца затвердела; у некоторых всходов «макушечки тронуло морозом», но урожай был все-таки хороший. Покосы Карповского, как и у Таубинского, пос. черезполосны, за 10-12-30 верст от селения. Карповцы с 901,25 десятины сенокоса в 1899 г., год переписи, собрали 4 047 копен или 4,5 копна с десятины!»

Том VII Материалы по переселенческому хозяйству

Изд. Г. У. 3. и 3.

Таковы нелицеприятные разоблачения, сделанные переселенческим хозяйством пленительнице и обманщице долине реки Чар, восхитившей в первое время не только Сиверса и Вернера, но и самих переселенцев. «Чудно нам показалось», рассказывали переселенцы, заставшие здесь на покосе своего пионера Черевкова: «двое и одни со скотинкoй в степи; а как увидали этого Черевкова, поехали прямо в город, взяли семейства и приехали тоже косить» «накосили сена и тогда уже вернувшись в Семипалатинск, приписались на эту нарезку». Вероятно, урожай трав в 1892 году был несколько иной, нежели в 1899 году, когда переселенцы, имея на 206 душевых долей 901,25 десятины, или почти 4,5 десятины на душевую долю, не были обеспечены сеном.

Ниже поселка Ивановского, в 25 верстах на реке Нура, был расположен надел поселка Киевского. Образован этот поселок был в 1895 году. Надел его в 400 душевых долей, в них было 6 000 удобной и 1 417 десятин неудобной земли, или 23% последней к удобной, против того же процента 20,8 в наделе поселка Ивановского. Надел поселка Киевского - 423 душевой доли, 6 477 десятин удобной, 2 872 десятин неудобной, или 44% последней к первой. С 1899 году, к которому относились первые данные, была сделана столь неудачная прирезка. По-видимому, наделы обоих поселков были близки друг к другу по качеству, что подтверждается характеристикой надела поселка Киевского, который в 1901 году посетил Седельников.

«Пахать эту землю легче сырой; при вспашке на 2-3 вершка нередко захватывают глину. Во многих местах участка, как среди пахотных и выгодной площадей, так и по долине реки Нура, раскиданы солонцы».

«По экспликации на плане (временной партии), пишет, в примечании известный земский статистик И.А. Васильев, засчитанной в удобную 1/3 coлонцоватой степи 870,55 десятин и 2/3 ее отнесенных в неудобную 1 741 десятин».

Принимая в расчет эту поправку, нужно думать, что надел поселка Киевского хуже надела Ивановского. Киевский поселок был замечателен тем, что, находясь на слиянии рек Кундызды с рекой Нура, страдал отсутствием питьевой воды. В год исследования 107 наличных семей имели 60 колодцев: «в большинстве - это просто ямы. Уровень воды в колодцах зависит, обыкновенно, от уровня ее в реке Кундызды; осенью ее очень мало, а зимой некоторые колодцы совсем усыхают. В полях воды нет. В 1902 г. местная переселенческая организация устраивала плотину, которая в следующую весну была обойдена коварной Кундыздой - она проложила себе новое русло. При устройстве плотины была сделана пустая ошибка: сооружали плотину, не изучив свойств грунта. Мы не знаем, устроена ли здесь постоянная плотина, или она ежегодно строится на зло Кундызде. Покосов у киевлян 330 дес. при 107 семьях, живших в год исследования в этом пос.».

«В 1899 году в надельных покосах было заготовлено 1 488 копен, т.е. около 4 копен на душу», или 4,5 копны с десятины покоса. При озере Куркуль в 1901 году на 366 душ собрали по 1/2 копны на душу, принимая притом копну всего 4 пуда, а кроме этого озера, в тот год делить было негде. Главный запас кормов в 1901 году был получен на пашнях, где, вместо хлеба, обильно родилась колючка. Киевляне говорили Седельникову, что «если сенокосом и водопоем не ублаготворит начальство, здесь плохо будет. Заработков тут нет, урожаев нет». Также они говорили, что «было бы хорошо, если бы каждый хозяин получил свою землю «навсегда», но при данном участке сделать это было невозможно: «кому хорошая достанется, а кому одна худая, с которой весь век только маяться придется, а теперь хоть все миром маемся».

Ниже поселка Киевского, в 25 верстах на реке Нура был расположен надел поселок Черниговского. Участок его был образован в 1896 году, когда еще не производилось исследование экспедиции Щербины в этом районе Нуры и не было ее казахских норм. Вероятно, этим объяснялось замежевание в участок поселка Черниговского 20 десятин казахской пашни общинно-аульной группы 307, где из 94 имели посева 86 хозяйств, почти по две десятины на сеявшее хозяйство. Надел поселка Черниговского в 499 душевых долей, в них 7 488 удобной и 420 неудобной земли, т.е. с незначительным процентом неудобной земли, почему можно бы думать, что надел этого поселка лучшего качества, нежели наделы Киевского и Ивановского поселков. Однако характеристика, данная своему наделу переселенцами Черниговского поселка при опросе их Седельниковым, сближала землю этого поселка с землями Киевского и Ивановского. По данным 1907 года, надел Черниговского поселка - 513 душевых долей с 7 822 десятин удобной и 3 520 десятин неудобной, или 45% последней к первой. Здесь мы имеем дело опять с неудачной прирезкой, сделанной после 1899 года, к которому относились первые данные. По-видимому, производитель работ был введен в заблуждение Сиверсом и Вернером.

«На 2-3 г. пашня обыкновенно сплошь зарастает колючкой и просянкой, заглушающим посевы; степь вообще «плешивая» (керала), покрыта редкой однообразной растительностью, обыкновенно полынцом, пыреем, на запущенных полосах, кроме колючки и просянки, прорастает осот, сурепка. Все вообще почвы на участке смачиваются крайне трудно и так высыхают, что для урожая надо дождливые и лето, и весну, и осень, потому что иначе снеговая вода не проникает в землю; на низких местах, где обыкновенно земля посырее, хлеба родятся лучше, а в общем «ни одного еще года досыта хлеба не было». «Солонцоватой степи» по плану съемки 1899 г. значится с лишком 7 500 дес., с зачетом 502 дес. в удобную площадь. Пестрота почв ставит затруднения и к разделу земли на подворные участки навсегда, хотя последний порядок землепользования и представляется самим переселенцам более удобным: «каждый знал бы, что со своею землей делать, и ходил бы за ней лучше, не опасаясь передела».

«Покосы (по р. Нура и при оз. Карабидайк) покрыты жалкой растительностью: осока, льнянка; на «лугах» р. Нуры почти голый песок, изредка поросший кураем». Все другие «покосные» места едва ли могут когда-нибудь коситься, так как на них даже скоту трудно поживиться чем-нибудь». По переписи 1899 г. с надельной площади, 310 десятин, получено 3 419 копен сена или около 7 копен на душу (покосы делили на 497 душ), или 10,4 копны с десятины.

Это та самая река Нура, в дождливый год в лугах которой утопал тарантас, запряженный тройкой, вместе с ней. Так все здесь, как и во всем Киргизском крае, зависит от годового количества атмосферных осадков. Недаром в казахской степи создался культ воды: ее нельзя без нужды расходовать, что грех, как всякое расточительство. От этой экономии в расходе воды не могли отделиться прииртышские казахи, жившие более 10 лет на реке Иртыш, где есть для умывания рук вода.

«Коран, предписывающий при отсутствии воды замесить ее «доброй пылью», свидетельствует об общем источнике киргизского культа воды и своей льготы. Киргизская степь по бедности водой одной ногой стоит у подножья Аравийской пустыни»

Переселенцы-черниговцы говорили Седельникову в 1907 году, что «если не поправят участка, здесь жить нечего». Приходило к ним несколько человек с родины. Посмотрели на их житье, на их участок, и ушли, раздумав переселяться сюда: «разве у царя земли не стало, что дали вам такую?».

Лебедев, сделав подробный анализ наделов поселков Ивановского, Дальники и других, писал:

«Описанный керала является типичным для всего южного принуринского района, или, по крайней мере, той части его, в которой я был (поселкт Ивановский, Захаровский, Дальники и горы Джаманкарт и Джаксыкарт). Здесь керала залегает, на равных междусопочных пространствах и занимает часто очень большие площади. Из сделанного почвенно-ботанического обзора видно, что южная, центральная и почти вся западная часть участка (пос. Ивановского) совершенно не могут рассматриваться, как площади, пригодные под сельскохозяйственную культуру, часть их может быть использована только для выгона... Земля оказалась настолько бедной, что выдержала только 3 посева. Урожаи получились невысокиe – 30-35 пудов с десятины. Солома очень низка - 40-50 см. Земля восстановляет свое плодородие очень медленно, и залежь бросать нужно лет на 7-8. Почва так бедна, что ее приходится бросать уже после 2 посевов. Урожаи еще более низкие – 25-30 пуд. с десятины»

Эта характеристика, данная ее автором Лебедевым, распространяемая на почвы - карала южного принуринского района, оказалась настолько беспристрастной, что она была премирована переселенческим управлением. Лебедев, изложивший результаты своих наблюдений, сделанных им при объезде переселенческих участков Акмолинской области летом 1907 года, в официальном докладе, который переселенческое управление предъявило бюджетной переселенческой комиссии III Государственной Думы при рассмотрении ей бюджета за 1909 год, оставил свою плодотворную службу в переселенческой организации. Специалист-почвовед, организовавший в Омске лабораторию при местной переселенческой организации, Лебедев оказался «лишним», так как его взгляды были неприложимы к аграрным видам центрального правительства и так как он не поступал применительно к требованиям переселенческого управления.