К I категории относились преимущественно летние пастбища, на которых летом казахи собирались в большом числе. На летовках Актюбинского и Кустанайского уездов бывали казахи не только других уездов Тургайской области, но и из других областей: Уральской и Сыр-Дарьинской. В Зайсанский и Семипалатинский уезды приходили семиреченские казахи, в Атбасарский - сырдарьинские. Но это не значит, что все летовки были одинаково свободны. Напротив, в их ряду имелись и такие, пользование которыми принадлежало сравнительно небольшим группам, ревниво оберегавшим свое право на них. Таковыми были, например, некоторые горные летовки Устькаменогорского уезда. Что касается использования территории той или иной летовки, то тут было весьма существенное различиe: на одних каждый аул или группа их могла остановиться на любом свободном месте, т.е. на них господствовало право захвата, на других же - право пользования той или иной стоянкой (водопоем) было закреплено за известной группой хозяев и другие не имели права располагаться здесь со своими стадами. Наиболее часто такое право создавалось сооружением искусственного водоема. Устроив колодец и расчистив родник, казах создавал право на стоянку, а стало быть и на окружное пастбище. Наиболее часто такое обособление источников встречалось там, где вода была в недостатке, где приходилось сооружать колодец, или где естественные источники были редки. Реже такое обособление стоянок замечалось по течению речки или по берегам пресного озера.

К пастбищам общего пользования также принадлежали осенние пастбища («кузеу»). В сущности, провести четкую грань между ними нельзя, и нередко территория, служившая для одних казахов летовкой, для других являлось осенним пастбищем. Вообще же осенние пастбища использовались преимущественно осенью. Они были расположены поблизости от зимовок и пользование ими носило более обособленный характер, чем пользование летовками, и более мелкими родовыми группами, которые на летних пастбищах сливались в более крупные роды. Пастбища общего пользования (особенно осенние) нередко служили для сенокошения и хлебопашества, право на которое также принадлежало только тем родовым группам, в пользовании которых находилась вся территория. На летовках и сенокошение, и распашка встречалась реже, однако здесь чаще, чем на осенних, устраивались на постоянное жительство аулы, не имевшие кыстау. В некоторых случаях, когда летовка находилась в пользовании обширных родовых групп, из-за такого устройства на них происходили довольно серьезные распри между различными родовыми ветвями. Протестовавшие против занятия под зимовники летних пастбищ указывали на то, что эти пастбища были общими и что образование на них зимовок стесняло кочевников, ибо, кроме того, что часть территории обособлялась в частное пользование, были неизбежны различные столкновения из-за потрав. По обычаю, в решении вопросов подобного рода принимали участие представители всех заинтересованных и сообща постановляли решение.

В иных случаях осенние и летние пастбища вместе с покосами и зимними пастбищами составляли одну сплошную территорию, право пользования которой принадлежало исключительно данной группе. Особенно часты были случаи подобного рода в Актюбинском уезде, где кочевание вообще было сведено на нет.

Переходя к формам пользования обособленными территориями, важно сказать, что аул, являвшийся первичной формой казахского общежития, лишь в редких случаях, представлял собой обособленную земельную единицу. Обычно последней являлась группа хозяйств, образовавших несколько аулов и связанных между собой более или менее близким родством. Экспедиция министерства земледелия присвоила этой группе название общинно-аульной группы и затем выяснила, что она представляла собой земельно-родовую общину. Обычным признаком такой общины являлась родовая связь ее членов и общее пользование некоторой обособленной территорией. В виде исключения бывали общины, в которых имелись представители двух и более родовых ветвей. Менее постоянным признаком общины служила общая кочевка, хотя нужно сказать, если группа и разбивалась при кочевании, так только потому, что богатые хозяйства шли на дальние летовки, а бедные оставались на ближайших, или же потому, что совместная кочевка большими группами была затруднительна из-за недостатка воды в источниках или тесноты пастбищ.

Что же касается собственно использования различного рода угодий, заключенных в территории общины, то тут наблюдалось значительное разнообразие как в правах каждого из членов общины на всю территорию и на отдельные ее части, так и в формах пользования различными угодьями. Вообще нужно различать: во-первых, пользование собственно пастбищами, затем сенокосами и наконец пашнями, и во-вторых, сумму прав каждого члена общины на каждое из этих угодий и на общую территорию общины.

Экспедиция различала следующие формы пользования покосами: 1) подворное с ежегодным поравнением долей; 2) подворное же, но без поравнения; и 3) дележ сена копнами при совместной уборке. Наиболее распространено было подворное пользование без ежегодного поравнения долей. Из 8 314 аулов в 5 уездах подворное пользование отмечено в 5 726 аулах, или 69%, следовательно, свыше 2/3 аулов имели подворное пользование покосами и лишь менее трети делили сено копнами. По отдельным уездам это отношение не сохранялось, что видно из следующих цифр:

Здесь резко выделяется Каркаралинский уезд высоким % аулов, скашивавших сенокос сообща. По-видимому, причина этого лежала в том, что уезд был очень беден сенокосами. В нем накашивалось всего 30 копен сена на хозяйство, тогда как в Устькаменогорском - 90, в Омском - 121, а в Актюбинском - около 200 копен на хозяйство. При таком малом укосе, как 30 копен, да еще разбросанных по нескольким клочкам, дележ покоса по хозяйствам был весьма труден, поэтому казахи предпочитали выставлять по одному косцу от хозяйства, сообща косить сено и делить его копнами.

Что именно количество сенокосов имело большое значение, видно из сопоставления волостей бедных и богатых покосами в том же Каркаралинском уезде. Оказывается, что в западных волостях (со сбором сена свыше 30 копен на хозяйство) подворное пользование встречалось в 65% всего числа аулов, а в восточных волостях (со сбором ниже 30 копен на хозяйство) 65% аулов скашивали сенокосы сообща. То же самое в Атбасарском уезде: в северных волостях, имевших большие запасы сена (около 2 рублей на хозяйство), 84% аулов имели подворные участки сенокоса и только 16% убирали сообща и делили сено, а в южных волостях со слабым сенокошением и малым количеством сенокосов наоборот - 78% аулов скашивали сообща и только 22% делили его подворно. Видимо, по мере развития сенокошения среди хозяев замечалось все более сильное стремление обособить сенокосы в свое индивидуальное пользование, чему в малопокосных районах ставилось препятствие в виде недостатка сенокосных угодий. Иначе говоря, на первых порах, когда отдельными хозяевами делались попытки запасти сено, захват сенокосных участков был совершенно свободен. В дальнейшем, когда пример дошел до других, явилась необходимость регулировать распределение покосов и тогда в одних богатых сенокосами районах поравнение достигалось поравнением участков, в других бедных сенокосами районах поравнение достигалось дележом сообща убранного сена, ибо было неудобно делить между хозяевами клочки сенокоса в 2-3 копны.

Но и в богатых сенокосами районах обособление покосных угодий вовсе не означало окончательного, «вечного» закрепления их за отдельными хозяевами. Не говоря уже о том, что довольно значительное число аулов практиковало ежегодное поравнение покосных долей, но и в тех случаях, когда подворные участки наследовались, все же бывали случаи, когда община совершала поравнение сенокосных участков. Нужно сказать, что нередко в одном и том же ауле, не говоря уже об общине, различные сенокосные участки использовались по-разному. Обычно лучшие участки были поделены подворно, худшие - скашивались сообща. При этом в основание дележа, если поравнение происходило ежегодно, ложилась или величина хозяйства и количество скота, или размер повинностей (кто больше платит, тот больше и получает). Сама техника дележа была такова: перед началом сенокоса участки делились на полосы, а затем кидался жребий. Случалось, что пользование сенокосом принадлежало не аулу, а всей общине, и даже нескольким общинам. Тут уже применялась сложная система дележа: сначала по аулам, или по известному числу хозяйств (десятки), а затем уже по хозяйствам. Плохие сенокосы или такие, где трава росла не каждый год, или просто неудобные для дележа, скашивались сообща. На уборку сена каждый хозяин выставлял косца и сено делилось поровну. Известны случаи, когда целые общины переходили от подворного пользования к дележу сеном, но причины этого остались невыясненными. Один подобный случай в Устькаменогорском уезде был особенно любопытен тем, что небогатая скотом группа начала делить поровну выручку от работ на золотых приисках. В Омском уезде некоторые общины перешли к дележу сена по требованию малопокосных хозяев. В других общинах побуждали к этому неурожай трав, отрезка части покосов под русское поселки, возвращение отсутствовавших хозяев.

В значительном большинстве аулов покосы находились в подворном и наследственном пользовании хозяев. В этих случаях доли отдельных хозяев были неравной величины отчасти потому, что неравные участки были захвачены в начале хозяевами, отчасти вследствие раздела отцовского участка на части между сыновьями. Впрочем, не всегда новое хозяйство при выделе получало сенокос из отцовской доли. В иных случаях сенокос давался аулом или из выморочных участков, оставшихся на обществе, или же, что бывало гораздо реже, новое хозяйство получало покос от аула, причем соответственно уменьшалась доля каждого хозяина. Вообще говоря, при подворно-наследственном пользовании покосами хозяева являлись не владельцами, а наследными пользователями: они не могли передать свой покос никому, кроме законных наследников, и если таковых не было, то покос переходил к общине.

Даже бездетная вдова далеко не всегда сохраняла пожизненное право на сенокос. Передача покоса другому лицу допускалось лишь временно, причем сдавший свой участок не имел права требовать нового от общества. В начале ХХ века в районах равнинных ковыльных степей получила широкое распространение среди казахов сенокосилка, благодаря которой появилась возможность скашивать ковыль, совершенно не поддававшийся обыкновенной косе.

Пользование пахотными угодьями различалось в зависимости от того, какая пашня - арычная или богарная, т.е. орошаемая или не орошаемая.

Арычные пашни требовали затраты большого количества труда на устройство оросительной системы, что было доступно только общими усилиями большого числа лиц. Богарные посевы были доступны силам отдельного хозяина, если он имел средства на приобретение пахотного орудия и располагал достаточным количеством скота. Маломощные хозяева спрягались по два, по три, и обрабатывали пашню сначала одному, затем другому. В зависимости от этого, при арычном земледелии трудовое начало имело первенствующее значение: только тот имел право на пашню, кто принимал участие в проведении арыков, и соответственно числу поставленных работников.

К примеру, земельные распорядки при арычном земледелии на реке Чу в Каркаралинском уезде выглядели следующим образом. По переписи 1898 года, на Чу оказалось 616 хозяйств (190 аулов), разбивавшихся на 5 старшинств: 4 Чуйской и 1 Моюнтинской волостей. В хозяйственном отношении они распределялись по 18 тoгaнaм, т.е. главным арыкам, несшим воду из реки на пашню, из которых 4 принадлежали роду Аргын, а 14 - к роду Джалаир. Тоган, приносивший воду из Чу, объединял хозяев, пользовавшихся водой, а право пользования водой было обусловлено участием в работах по проведению тогана. Если принять во внимание, что длина тоганов достигала 20 верст, то можно себе представить, какую массу труда необходимо было приложить на проведение и поддержание такого арыка особенно в таких случаях, когда приходилось делать высокую насыпь для проведения воды через низины или, наоборот, прорывать высокие места. Такая работа могла быть произведена только объединенными силами. Поэтому все население Чу было разделено по числу главных арыков на 18 общин, объединенных, кроме родства, совместным трудом по проведению арыка и пользованием орошаемой им землей.

Направление тогана определяла площадь земли, используемой данной группой хозяев: все, что находилось между двумя тоганами, принадлежало группе, владевшей тоганом, начинавшимся выше по течению реки. Впрочем, в тех редких случаях, когда вверх от тогана находился участок, который мог быть орошен водой этого арыка, то он использовался именно этой, а не вышележащей группой. В иных случаях вопрос, кому занимать спорный участок – выше- или нижележащей общине - решался жребием. Никаких условных границ, определявших землепользование различных общин, не было. Границу делала вода, и территория, находившаяся за пашнями, считалась в общем пользовании всех живших на Чу, до тех пор, пока не оказывалась прорезана тоганом.

Впрочем, в одном случае, между двумя соседними тоганами, из которых один принадлежал аргыновцам, а другой джалаировцам, имелась граница, установленная во избежание споров, так как рельеф местности позволял нижележащему тогану орошать земли по обе стороны. Расстояние между двумя соседними тоганами было неодинаково на всем их протяжении их. Из-за неровности поверхности расстояние то уменьшалось до 1 версты, то возрастало до 8-9 верст, а стало быть и площади, заключенные между каждой парой арыков, могли быть неодинаковы. Однако это обстоятельство не влекло за собой стеснения в земле одних групп перед другими, так как, во-первых, каждая община могла выдвинуть свой тоган дальше вглубь, и, во-вторых, сами группы не представляли собой чего-то совершенно неподвижного, и переход из малоземельного тогана в многоземельный обычно допускался принимающей группой. Впрочем, случаи перехода из тогана в тоган были довольно редки и случались только между казахами одного рода. Отлучившиеся сохраняли право на землю в своем тогане и по возвращении получали землю сообразно своему участию в общественных работах. Случаи приема посторонних бывали, но редко, и если они и пользовались землей наравне со всеми при условии несения части повинностей и участия в общественных работах, то во всяком случае общество было в праве отобрать у них земли и прогнать их, если они оказывались не ко двору. В случае смерти главы семьи право на его участок принадлежал взрослому сыну, а если такого не было, то вдове, но если такая осиротелая семья не принимала дальнейшего участия в работах по проведению арыка, то не получала и земли. Однако известны случаи, когда общество отводило беднякам участок земли, не требуя участия в работах. Если вода определяла площадь пахотных земель, используемых данной общиной, и регулировала земельные отношения соседних общин, то такую же роль при разверстке пахотной земли между однообщинниками играл труд. По обычаю, в общественных работах должен был принимать участие каждый мужчина не младше 16-тилетнего и не старше 60-тилетнего возраста, и каждый участник получал одинаковый пaй.

То же приблизительно было и в других уездах: всюду право пользования водой из арыка давало участиe в работах по проведению, или его ремонту, а величина участка пашни, получаемой каждым работником, определялась тем количеством воды, которое приходится на его долю. К слову, количество воды определялось временем: на каждый пай вода из арыка пускалась в течение полусуток, суток и т.д., в зависимости от размеров арыка и количеству воды в нем. Никто не мешал хозяину занять столько земли, сколько ему вздумается, но воды для его орошения он получал ровно столько, сколько полагалось на его пай.

Если богатый хозяин хотел увеличить свой посев, ему это удавалось лишь в случае, если кто-нибудь продавал ему свое право на воду. Как видим, тут все дело в воде, в затрате труда на оборудование оросительной системы, и это право ревниво охранялось. В тех случаях, когда над созиданием и поддержкой этой системы работали в течение многих лет, право на нее сохранялось лишь за потомками трудившихся над ней, посторонние не имели права на пользование водой, зато отсутствовавший в течение ряда лет пpямoй потомок оборудовавших орошение снова получал право на воду, раз он возвратился в свою общину и принял участиe в работах по поддержанию оросительной системы. В тех случаях, когда оборудование орошения не требовало труда многих и было подвластно усилиям небольшой артели, или даже одному хозяину, право на воду принадлежало не целой общине, а лишь тем, кто участвовал в работах. Конечно, община могла наложить свое вето и не позволить проведения арыков, но раз позволение было дано - право сохранялось за трудившимися над арыками до тех пор, пока они сами не отказывались от него.

Вообще, вопрос о праве на воду при арычном земледелии являлся весьма сложным вопросом, и материалы экспедиции не давали возможности осветить его со всех сторон. Быть может, отчасти это недостаток исследования, но с другой стороны несомненно, что в районе степных областей арычное земледелие имело слишком малое значение, и вряд ли даже исчерпывающее исследование вопроса дало бы достаточный материал для его решения.

Иначе дело обстояло с использованием богарных пашен. Даже в уездах с более развитым земледелием, как Актюбинский, по отношению к пахотным угодьям царило почти полностью право первого захвата, вольной заимки любого количества пашни. В сборнике по Актюбинскому уезду сказано, что земледелием актюбинское казахи начали заниматься почти одновременно с тем, как научились сенокошению, но сам порядок использования пахотных земель был не лучшим. Был целый ряд общин, в которых отдельные хозяева пахали там, где им вздумается, и в которых вольные заимки под пашни являлись единственным способом использования общинной земли в целях земледелия. В этом уезде имелись хозяева, распахивавшие сотни десятин земли иногда без всякого протеста со стороны однообщественников. Впрочем, имеются указания на то, что в некоторых общинах делались первые шаги к поравнению, выражавшиеся в том, что распахивавшие много земли хозяева облагались высоким сравнительно с прочими хозяевами сбором на уплату налогов. Право отдельных хозяев на занятый ими участок пахотной земли (на распаханную ими землю), было одинаково не везде: в иных случаях оно оставалось за ними до тех пор, пока она засевалась, в других случаях и залежь оставалась в их же пользовании, т.е. они и ее косили, и вновь распахивали до тех пор, пока сами не отказывались от нее. Кое-где встречался такой порядок, что сильные хозяйства пользовались преимущественно твердыми целинными землями, дававшими лучшие урожаи, а слабые - мягкими залежными землями, хотя и менее урожайными, но зато и более легкими в обработке. Такой порядок, кстати сказать, часто встречался в русских селениях.

Выше было сказано, что в пользовании пахотными землями царила вольная заимка. Это верно только частично: дело в том, что указание мест для распашки оставалось за обществом, т.е. за общиной или аулом, если распахивались земли, принадлежавшие общине или аулу, и за более широкой группой хозяев, если распахивалась площадь общего пользования. В сущности говоря, никто не протестовал бы против распашки любого участка, особенно на площадях общего пользования, лишь бы распахавший сам оберегал свои посевы, если бы не опасение, что, укрепившись, заимщик станет захватчиком общего достояния в ущерб прочим. Это опасение было четким, особенно в виду статьи 125 Степного положения, дававшей право на наследственное пользование землей в подобных случаях.