Казиев С.Ш.
(СКГУ им. М.Козыбаева)
Научные дискуссии вокруг сущности национализма в современной общественной науке посвящены в основном изучению развития какого-либо конкретного культурно-этнического или политического сообщества людей, понимаемых как нации. Конкурирующие эссенциалистские направления солидарны в том, что нация начинается с конфликта между конкурирующими этническими группами и борьбы элитных групп за формирование нации. В спорах последних лет по поводу сущности нации и национализма, вокруг проблем межэтнических конфликтов и причин углубления дистанции и нарастания отчуждения между представителями различных этнических групп, игнорируются факторы, объективно способствующие поддержанию межэтнического согласия и доверия. Эти факторы, как показывает опыт многих стран, зачастую способствуют блокированию действий правящей элиты, направленных на раскол общества, не дают перерасти конкурентные отношения в раскол на «своих» и «чужих» и последующие открытые насильственные конфликты и «этнические чистки». Анализ истории межэтнических отношений показывает значительное влияние народной культуры и ментальных установок населения, складывающихся из обобщенного и сопережитого опыта совместного проживания и сотрудничества, на формирование доверия между людьми разных национальностей, выходу социально-психологических установок индивидов за рамки этнического солидаризма.
Вплоть до конца ХIХ века царская администрация, памятуя печальный опыт башкирских восстаний 18 века и национально-освободительного движения казахского народа, старалась не вмешиваться во внутреннюю жизнь казахского населения, вводя постепенно административно-территориальное деление и регулярное налогообложение. Тяжесть налогового бремени была достаточно щадящей. Ежегодная кибиточная подать - денежный фиксированный налог с жилища, в 60-е годы ХIХ века составляла 3 рубля серебром, в начале ХХ век увеличилась до 4,5 рублей или чуть выше стоимости годовалого барана (сек), являвшегося основной мерой стоимости для казахских скотоводов[1, с.228]. Одновременно казахское население платило «билетный сбор», «ремонтную пошлину» и т.д. Немецкий исследователь Ф.фон Шварц в 1900 г. писал: «Налогов киргизы платят мало, причем русское правительство взимает сборы только в размере около семи марок, что соответствует стоимости одного барана на каждую юрту или семью в год, что, в особенности для людей, чьи стада исчисляются многими тысячами голов, кончено же, не слишком обременительно. От воинской обязанности киргизы освобождены полностью, как и все туркестанские народности»[2, c.181]. Г.Благовещенский отмечает незначительность налогового бремени, составляющего «процентную долю расходов средней киргизский семьи». Страдают же кочевники, по его мнению, «потому что в степи нет ни денег, ни кредита…Размеры налога устанавливаются волостными избранниками, и аульные жители сами распределяют налоги по отдельным юртам. Так, по крайней мере, предписывает закон. В действительности же, аульным собраниям мешают более богатые люди…распределение налогов зависит больше от писаря, суждения которого чаще опираются на поголовье скота у отдельных людей, но которое почти никогда не указывается в полном объеме в ущерб бедным» [3, c.267]. Куда более тяжким было налогообложение кокандских и хивинских властей на юге Казахстана. Так, в начале ХIХ в. ежегодное налогообложение кокандских властей в Приаралье составляло 6 баранов с кибитки. Кроме того, для сборщиков налогов взимались с населения подарки. С хлеба взималась треть урожая. Также к обязательным налогам относились сборы угля, дров и сена. С каждой кибитки ежегодно брали 24 мешка угля, 4 вьюка саксаула и 1000 снопов камыша и сена. Если некоторые хозяйства не могли справиться с этими повинностями, то взамен кокандцы брали с них скот[4, c.110].
Ч.Валиханов указывал на то, что разорительным было не столько официальный налоговый режим, сколько поборы местных чиновников и откровенный грабеж со стороны казачьей старшины, поощрявшей кражи скота. В 1858 г. во время поездки оренбургского генерал-губернатора Катенина чиновники, несмотря на запрет, собрали 60 тыс. рублей серебром, использовав их для своих нужд. В Семиречье подполковник Абакумов так ограбил Копальский округ, что почтенные старейшины ездили на клячах, имея скота 8-10 баранов[5, c.30-31].
В современной казахстанской историографии меры царской администрации по созданию основ государственного строя в кочевой среде вызывают резкую критику. Н.Э.Масанов полагает, что « в составе Российского государства произошло значительное возрастание внеэкономических форм эксплуатации казахского кочевого населения, как посредством налоговой системы, так и посредством многочисленных злоупотреблений со стороны должностных лиц и государственных чиновников» [1, c.229]. И.В.Ерофеева осторожно отмечает: «отсутствовавшее прежде в Казахском ханстве изъятие у кочевников прибавочного продукта внеэкономическими методами и средствами стало в Российской империи всеобщим и приобрело постоянный характер. Отныне обеспечивалась непрерывная связь всех низовых ячеек казахского социума с верховной властью государства. Не случайно сам факт налогообложения казахского населения интерпретировался царскими чиновниками как главное свидетельство распространения юрисдикции российской короны на всю территорию Казахстана» [6, c.186-187]. В свое последней работе, посвященной развенчанию мифотворчества в казахстанской историографии, Н.Э. Масанов все же признал отсутствие прямого влияния административной и фискальной политики российского государства на разорение казахских хозяйств, абсолютное большинство которых все таки находилось вне правового поля российского государства[7, c.118].
Кризисная природа кочевого образа жизни и существующие жесткие экологические ограничения на прирост кочевого населения давно изучены номадоведами и обращение к этим вопросам ставит под сомнение скоропалительные и конъюнктурные выводы о целенаправленном этноциде и колониальном угнетении кочевников. По расчетам исследователей у абсолютного большинства кочевников отсутствует необходимый минимум скота и, на этой основе возникают разнообразные формы эксплуатации рядовых кочевников – скотоводов. Ситуация усугублялась стихийными бедствиями и эпизоотиями. Самым страшным для степняков был джут – бескормица в результате засухи или глубокого снега, не позволявшего скоту доставать траву. В казахской степи крупные джуты, когда гибло от половины до трех четвертей всего поголовья скота, повторялись каждые 6-11 лет, мелкие локальные джуты происходили ежегодно. Казахская пословица очень метко характеризует неустойчивость кочевого хозяйствования и гласит: «скот принадлежит бурану и сильному врагу» [8, c.159-160]. По казахским представлениям наиболее неблагоприятный и опасный период приходился по 12-летнему животному летоисчислению на год зайца (куян) раз в 36 лет. Российский чиновник и краевед В. фон Герн приводит слова стариков-казахов: «большие падежи скота бывают раз в 20-25 лет. Местные же падежи от бескормицы, буранов и гололедицы чаще» [9, c.34]. В результате джута 1891-92 годов в некоторых районах кочевники теряли до 90 % лошадей, 80 % баранов и 60 % верблюдов, во время джута 1912-13 г. потери скота оценивались в 42 % [8, c.543].
Экологическая «ниша» занятая номадами ограничивала демографические возможности прироста населения. На территории Северной Евразии даже в конце ХIХ-начале ХХ века демографическое воспроизводство характеризовалось максимально высокой рождаемостью, высокой детской смертностью и незначительным приростом населения. Избыточное население выбрасывалось на периферию кочевого ареала, либо же погибало в результате стихийных бедствий и межплеменных войн.
До начала широкомасштабного аграрного переселения российское господство объективно способствовало подъему казахского хозяйства, избавленного от тягот постоянной милитаризации, неотъемлемого спутника кочевого образа жизни. Японский исследователь Уяма Томохико полагает, что отказ от введения регулярной воинской повинности среди степняков: «лишний раз показывают глубокое недоверие и даже боязнь, с которыми царские чиновники относились к своим подданным в Центральной Азии, несмотря на самодовольные высказывания о своем могуществе» [10, c.207]. Опыт Великой Отечественной войны и активное участие прежних «инородцев» в решающих битвах покажет правоту туркестанского генерал-губернатора Иванова и военного министра Куропаткина, стремившихся вовлечь население национальных окраин в армию. Демилитаризация же всех сфер жизни имела место практически у всех замиренных российских номадов и несла свои преимущества, вскоре сказавшиеся на демографическом подъеме.
Русские деревни и казачьи станицы активно поглощали избыточное трудовое население из числа разорившихся кочевников - джатаков. Собственно сами казачьи войска, расположенные на территории Казахстана, активно пополнялись выходцами из казахской среды. В первой половине Х1Х века из-за недостатка женщин на пограничных линиях был разрешен выкуп и обращение в православие казахских девочек, с последующей выдачей замуж за казаков и отставных солдат. Многие выходцы из аула также принимали православие и включались в состав казачьего войска. Русский исследователь Сибири Г.Н.Потанин зафиксировал, что многие линейные сибирские казаки ведут свое происхождение от кочевых «инородцев» и в станицах «много между казаками крещенных киргизов и даже киргизок, так что здесь можно встретить хоровод из смуглых и плоских лиц, и можно услышать песню, представляющую смесь киргизского языка с русским» [11, c.307]. Вместе с тем взаимодействие культур было двухсторонним и те же сибирские казаки «подчиняются сильному влиянию киргизов, следуют в одежде их модам и в домашней жизни предпочитают киргизский язык своему. Это влияние видно также на женщинах» [11, c.308]. Группы шала-казахов и сибирские казаки, успешно вбиравшие местную культуру и ассимилировавшие пришлый элемент из степи, способствовали интенсификации межэтнических контактов и преодолению отчуждения и деления на «своих» и «чужих».
Возникновение национального вопроса на рубеже ХIХ-начала ХХ веков и усиление трений на межэтнической основе на территории современного Казахстана было непосредственно связано с социально-экономическими и культурными сдвигами, происходившими внутри казахского общества и широкомасштабным переселением крестьян из европейской части страны, стимулировавшим кризис кочевого хозяйства, разложение родовых связей и усиление социальной дифференциации. Современники наблюдают изменения социального поведения значительной части баев, втянутых в товарные отношения и не желавших выполнять традиционные функции патронажа и помощи бедным сородичам. Социальным капиталом становится не доверие и взаимопомощь сородичей, а вполне материальные блага, предназначенные для конкретного хозяина. Известный дореволюционный этнограф и краевед Н.Я. Коншин, описывая распространение в казахской среде ростовщичества, запрещенного занятия для мусульман, образование «сословия торгующих казахов», засилье в ауле не старейшин-аксакалов или уважаемых людей (аул-адамы), а богатых баев, пришел к выводу: «Затрещали по швам родовые начала казахского быта…Бай былых времен был не только богатым человеком, - в нем ценились и его происхождение и родовые связи. Имея значительное количество скота, он содержал его при содействии своих более бедных сородичей, за что поддерживал их существование. Родовая честь требовала от бая известного рода щедрости при устройстве разного рода праздников, и общественный «почет» был для него иногда дороже богатства. Но времена изменились, и бай …стал руководствоваться, прежде всего, материальными интересами… Правда сородичи еще не забыты, - но помощь им потеряла патриархальный характер, выливалась иногда в форму очень тяжелой эксплуатации бедняков»[12, c.111]. А.Н.Седельников в 1903 г. наблюдал резкое имущественное расслоение аула, в котором заправляют несколько зажиточных семей, в зависимом положении от которых находятся все остальные сородичи[13, c.209]. А.Н.Букейханов также пишет о разложении родовых связей на примере резкого сокращения разного рода асов (угощения гостей на поминках). Асы и тои (массовые празднования того или иного события) выполняют в кочевом обществе реципрокную функцию, позволяя гасить недовольство малоимущих сородичей и, казахский мыслитель в этой связи замечал, что ас – один из самых древних обычаев кочевого населения. Массовые угощения сородичей поддерживали авторитет богатых соплеменников, которые обязаны были быть щедрыми. Теперь же на смену родовому альтруизму шел трезвый расчет. По его мнению, в казахском обществе шли взаимосвязанные процессы: «По многим причинам, главную из которых составляет водворение в степи зачатков русской гражданственности, способствовавшей успокоению степи, цементирующее влияние рода исчезает – одна из функций рода приходит в упадок: крупные асы делаются все реже»[14, c. 253-255].
Кочевые социумы даже в стадии подъема не могли избежать острых социальных конфликтов между сородичами и углубления имущественного неравенства. Сплоченность и эгалитаризм внутри кочевой общины существовали только в отношениях близких родственников, позволяя держать в страхе соседей и в повиновении зависимых клиентов и подчиненные кланы. Наибольшей остроты конфликт достигал при распаде кочевой общины и соответственно упадке былого коллективизма и альтруизма, распространяемого обычно на сородичей. Аскриптивные отношения не распространялись за пределы рода и клана. В периоды расцвета кочевых обществ внутренние конфликты «снимались» путем направления агрессии вовне, на соседние народы или иноплеменников. «Замирение степи» и установление центральной власти в лице колониальной администрации перекрывало эти каналы выхода социальной энергии. Имущие социальные группы, втянутые в новые социальные отношения, уже не могли или не желали в прежнем объеме поддерживать беднеющих сородичей. Поддержка и взаимовыручка в ограниченном кругу ближайших родственников у казахов сохраняется и в настоящее время, но всеобъемлюще регулятивную роль редистрибуции в патриархально-родовом общества теряют уже в начале ХХ века. Включение в рыночные отношения приводит к тому, что в повседневной жизни теряют силу социальные ценности, культурные коды и нормы, упорядочивавшие ранее отношения внутри казахского общества.
Начавшаяся на рубеже веков широкомасштабная крестьянская колонизация порождала новые источники конфликта. Кочевники с трудом мирились с потерей своих земель, отчуждаемых в переселенческий фонд и в пользу казачьих войск. За период нахождения в составе Российской империи кочевые роды окончательно распределили земли. Практически прекратился сгон более сильными патронимиями слабых родоплеменных групп, отмечавшийся еще в первой половине ХIХ века. На территории родовых кочевий возникли стационарные зимние и летние стоянки. Перераспределение земли и наплыв переселенцев ускорял процесс разрушения прежних социальных связей и углублял социальную дифференциацию внутри сородичей, что воспринималось как нарушение справедливости со стороны колониальной администрации. Ситуацию усугубляла межродовая борьба за лучшие пастбища и сенокосные угодья.
Изучение истории межэтнических отношений в Казахстане позволяет говорить о сложности и болезненности процессов складывания доверия полиэтнической среде, наличии факторов «отталкивания» и одновременного «притяжения», выражавшиеся в искренних дружеских, зачастую братских отношениях между представителями разных народов и в то же время имевшие место перманентные конфликты по вопросам землеустройства. Очевидно, что сущность национального вопроса в Казахстане в начале ХХ в. была несколько иной, чем представляется сейчас. Для его решения требовалось проведение более взвешенной переселенческой политики, с учетом требований не только крестьян, но и местного населения. Имперская власть не смогла бы остановить крестьянский «разлив» за Уральский хребет, но она и не закрепила за «инородцами» прав на бессрочное владение используемого земельного фонда, с целью не допустить чиновничьего произвола и самозахватов новоселов. Необходимо было введение юридического и фактического равенства государствообразующего русского население и «инородцев», путем создания политических институтов, специально занимающихся проблемами населения национальных окраин. Собственно, само причисление того или иного этноса к «инородцам» означало статус неполноправных подданных империи, «малокультурных» народов и служило источником этнического отчуждения от «ядра», становилось предметом деятельности активистских групп, перераставших затем в национальные движения. Но достижение этой цели требовало коренного «переформатирования» национальной и социальной политики царизма, что было нереально в рамках господствующей охранительной идеологии и практики. Формирование межэтнического солидаризма стало возможным в результате реализации советской национальной политики, столь часто критикуемой в научной и околонаучной среде.
Литература:
1. Масанов Н.Э. Кочевая цивилизация казахов. - Алматы, 1995. – 578 с.
2. Шварц Ф. Туркестан – ветка индогерманских народов // Немецкие исследователи в Казахстане. Ч.1. - Алматы, 2006. – 408 с.
3. Благовещенский Г. Экономическое развитие Туркестана// Немецкие исследователи в Казахстане. Ч.1. - Алматы, 2006. - 408 с.
4. Шалекенов У.Х., Шалекенов М.У. История и этнология народов Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи в ХVIII – ХХ вв. - Алматы, 2003. – 315 с.
5. Валиханов Ч.Ч. Собр. соч. т. 4. – Алма--Ата, 1968. -
6. История Казахстана: народы и культуры. Под ред. Масанова Н.Э. - Алматы, 2000. – 608 с.
7. Масанов Н.Э., Абылхожин Ж.Б., Ерофеева И.В. Научное знание и мифотворчество в современной историографии Казахстана. - Алматы, 2007. – 296 с.
8. Толыбеков С. Е. Кочевое общество казахов в ХУ11 – начале ХХ века. Алма-Ата, 1971. – 634 с.
9. Герн фон В.К. Характер и нравы казахов. - Астана, 2007. – 141 с.
10. Урбанизация и номадизм в Центральной Азии: История и проблемы // Материалы Международной конференции. -Алматы, 2004. – 460 с.
11. Потанин Г.Н. Заметки о Сибирском казачьем войске // История Казахстана в русских источниках ХVI – ХХ вв. - Алматы, 2006. – 600 с.
12. Коншин Н. Я. Краткий Исторический очерк Семипалатинского края (до 1917 г.) // Труды по казахской этнографии. - Астана, 2007. – 309 с.
13. Седельников А.Н. Распределение населения Киргизского края по территории, его этнографический состав, быт и культура // Киргизский край. Россия: полное географическое описание нашего отечества. Т.ХУ111. - СПб., 1903. – 724 с.
14. Букейханов А.Н. О киргизских поминках // Казахи: историко-этнографические труды. - Астана, 2006. – 302 с.
