Зиму Аткинсон провел в Барнауле – средоточии алтайского горного промысла. Перед этим, к концу своих разъездов по Джунгарской степи, ему довелось пережить сибирскую пургу, так что он потерял всякое желание повторить увиденное. Подобные снежные вьюги были ужасны тем, что если пурга захватила путника в открытом поле, то его засыпало мелким снегом, набивавшимся во все складки одежды, так, что у несчастного все коченело. Несчастные случаи с застигнутыми такой вьюгой путниками повторялись постоянно. Управляющий Змеиногорским рудником рассказывал Аткинсону, что однажды ему надо было перейти, в такой буран, через площадь, отделявшую его дом от церкви. Вьюга так его закрутила, что он сбился с дороги и попал в дом, находившийся на противоположном конце улицы, в расстоянии четверти часа пути. Тому же управляющему, во время одной из его поездок, после снежной пурги, попался казак, замерзший в снегу вместе со своей лошадью, недалеко от станционного дома: казак, как сидел на лошади, так и остался на ней в сидячем положении. Однажды сильная пурга застигла мать с двумя детьми в поле. Детей ей удалось прикрыть шубой, но ее саму занесло снегом, и на другой день дети были еще живы, а мать мертва. Поэтому Аткинсон предпочел, оставаясь в кругу горных офицеров, разделить их зимние развлечения, состоявшие преимущественно из балов и концертов.
Между тем, Аткинсону удалось собрать сведения о положении горного дела в Алтае и о местных заводах. Общая добыча золота, в течение года, простиралась до 75 000 фунтов, а серебра - до 9 000 фунтов. Из всех рудников и приисков минеральные богатства собирались сначала в Барнауле, откуда караваны с драгоценными металлами отправлялись в Санкт-Петербург шесть раз в год, причем, на переезде из Барнаула до Петербурга, обычно требовалось до двух месяцев времени.
В Алтайских горах, кроме благородных металлов, попадались также медь и железо, но разработке рудников и развитию горного промысла в целом, во многих местах, препятствовал недостаток в хорошем топливе. В некоторых местах лес рос в изобилии, но слишком далеко от рудных пространств, а в других густые прежде леса исчезли от беспорядочного хозяйства.
Зима в тот год была долгой, и так как снегу в горах выпало очень много, то весной вода в реках поднялась очень высоко. Вся долина реки Оби была залита на десять верст в ширину, и Аткинсон долго не мог разъезжать по Алтайским горам, проводя время в тщетном ожидании.
Когда воды спали, и наступило лето, то путешественнику много приятного развлечения доставила охота на бекасов. Дичь эта в ту пору года скрывалась в таком множестве в низменностях Алтая, что один из спутников Аткинсона за три с половиной часов успел подстрелить до 72 штук. Кроме бекасов не было недостатка и в другой пернатой дичи, а зимой в большом количестве находились зайцы. Что касается волков, то осенью и зимой они подходили иногда так близко к человеческому жилью, что становилось опасно. Однажды Аткинсон не успел отойти от городских ворот и двухсот шагов, как ему попалось навстречу стадо волков, которые ограничились только любопытным осмотром иностранца.
В предыдущих частях мы писали, что Аткинсон, намереваясь предпринять свое путешествие, вступил в брак в Санкт-Петербурге, и вместе со своей молодой женой отправился в поездку по Алтаю и казахской степи. Аткинсон нигде не упоминает о своей спутнице, чтобы не лишить ее удовольствия обнародовать свои заметки собственной книгой, что и было сделано после его смерти. В путевых заметках мужа нет обозначения ни года, ни месяца, но из книги его жены видно, что он приезжал за ней в Санкт-Петербург зимой с 1847-1848 г. Жена Аткинсона принадлежала к одному английскому многодетному семейству, и уже рано была вынуждена искать себе пропитание собственным трудом. Вступив в дом генерала Муравьева, жившего тогда в Санкт-Петербурге, в качестве гувернантки, она в течение восьми лет руководила воспитанием его единственной дочери. Сам Аткинсон умел увлекательные беседы, а жена его, кроме искусства отлично ездить верхом, стряпать и шить, обладала неоцененным даром, во всех случаях жизни, подмечать самые приятные и хорошие стороны. Путешествие ее было распределено таким образом, что 21 марта 1848 года она была в Екатеринбурге, 4 апреля - в Томске, а 7 июля - в Барнауле, где и оставалась, пока ее муж предпринимал свои поездки в Алтайских горах.
Воспользовавшись начальником горных заводов, Аткинсон осмотрел в течение июня 1848 года несколько рудников и золотоносных приисков, а также успел посетить некоторые боковые долины верхнего течения реки Томь, идущие в сторону горного кряжа Алатау. Его картины обогатились великолепными видами лесов и гор, из которых некоторые могли бы служить превосходными моделями для сочинения сцены в волчьей долине из знаменитой оперы Вебера «Фрейшюц». Не было недостатка и в медведях. Медведь, по большей части, был настолько хитер, что, заслышав приближение человека, прятался, и путники нередко находили где-нибудь за кустом логово медведя еще теплым. Только неутомимому охотнику, без устали преследующему медведя, удавалось иногда догнать его. Во время пребывания на одном из горных заводов в горах Алатау, Аткинсону рассказали историю, случившуюся с одним из крестьян на охоте за медведем.
Один из рабочих этого рудника, известный охотник на медведей, отправился вместе со своим приятелем искать след показавшегося в окрестностях медведя. Долго и безуспешно они искали медведя, но сумели найти место, где он скрывался. Медведь пришел в ярость и с ревом бросился на своих врагов. Подпустив к себе медведя на расстояние тридцати шагов, охотник выстрелил в него из ружья, и действительно ранил, но не смертельно. Разъяренное животное кинулось на охотника, товарищ которого, еще новичок в этом деле, дрожа от страха, не сумел попасть в медведя и выстрелил мимо. Тогда одним ударом своей лапы медведь сорвал кожу с головы охотника, и, повалив его наземь, стал грызть ему руку. Несчастный, находясь в шаге от смерти, закричал товарищу, чтобы тот опять зарядил ружье, и целил медведю прямо в голову, но тот, растерявшись ужасного зрелища, бросился назад домой, и принес в рудники известие o беде. Так как место, где происходила борьба с медведем, находилось в нескольких часах пути от рудника, то помощь несчастному охотнику могла быть отправлена только на следующее утро. Несколько вооруженных, прибыв на место, сначала не нашли там ничего, кроме ружья, лужи крови и изорванных клочков одежды, но ни медведя, ни охотника не было видно. После долгих поисков последний был найден в чаще леса, куда затащил его медведь, прикрыв его кучей наломанного хвороста. Оказалось, что несчастный был еще жив. Наскоро приготовили носилки, и отнесли охотника в больницу. Врачи, осмотрев раны больного, сказали, что они не смертельны, и усилиями медиков удалось поставить больного на ноги. Но едва охотник поднялся с постели, как опять заговорил о своем ружье и медведе. Ни днем, ни ночью не было у него другого разговора, как о том, чтобы опять идти в лес и подстрелить медведя. Все стали жалеть несчастного, полагая, что головной его мозг получил повреждение от когтей медведя, и что он помешался. Поэтому все лето его держали под строгим присмотром и выпустили из госпиталя только к концу лета. Когда охотник явился домой, то застал там одних только детей, и первое, за что он схватился, было ружье. Осмотрев и найдя его в порядке, он перекинул его через плечо, потом, уложив в мешок запас ржаного хлеба, засунул за пояс топор и тотчас же отправился в лес. Долго все старания найти его оставались безуспешными, так что родные стали думать, что он сошел с ума. Однако прошла неделя, и однажды утром охотник явился домой торжествующим, показывая великолепную медвежью шкуру. Из его последующих рассказов обнаружилось, что пока он находился в больнице, мысль о претерпленной им неудаче не давала ему покоя, и только когда ему удалось убить медведя, честь его, как охотника, было спасена. Тогда он успокоился и больше не охотился на медведей.
Один из интереснейших эпизодов путешествия Аткинсона есть его плавание по озеру Алтын-Куль, которое он совершил после своей последней поездки. Читатель может найти это озеро под названием Телецкого озера. Тогда озеро это редко посещали, потому что частые бури и крутые, утесистые берега делали плавание по нему опасным. Алтын-Куль наполнял водами огромную котловину в Алтайских горах, имевшую около четырнадцати географических миль в длину и около часа пути в ширину. В некоторых местах дно находили на глубине двух тысяч футов, a в других местах глубина была еще значительнее. Соответственно этой глубине, возвышались исполинские вершины и гребни гор. Их покрытые снегом шпицы, поднимавшиеся более чем на 10 000 футов над поверхностью моря, отражались в черной воде озера.
Так как молодая супруга Аткинсона изъявила желание разделить с ним опасности плавания по озеру, то он был вынужден удовлетворить ее просьбу, и 9 июля 1848 года выехал вместе с ней из Барнаула. По случаю затруднительности горных дорог, молодая девушка была вынуждена отказаться от женского седла, и вместо того приучить себя к верховой езде на манер мужчин. Впрочем, берегов Алтын-Куля путешественники достигли без особых приключений.
Сверх того, к обществу Аткинсона присоединились четверо горных офицеров, а для управления лодкой были наняты одиннадцать калмыков, которые были знакомы со всеми изгибами берега и уже заранее знали о малейших переменах в погоде. К слову, лодки, в которых Аткинсону предстояло совершить свое плавание по озеру, были жалкими и не имели киля. Путешественники пустились в озеро с северного берега, от того пункта, где вытекает из озера река Бий. Аткинсон отлично играл на флейте, и между тем, как жалкие ладьи, уступая усилиям гребцов, скользили по волнам озера, чудесные звуки флейты разносились по всему озеру, разбиваясь о береговые скалы и со всех сторон вызывая эхо. С удивлением прислушивались гребцы к нежным, мелодическим звукам флейты.
Сначала суда взяли направление вдоль западного берега к небольшой бухте, бока которой состояли из крутых навесов, густо поросших кедрами. Далее деревья становились реже, и когда через полтора часа суда обогнули один далеко выдающийся утес, путешественникам открылся великолепный вид на зеркальную поверхность озера. С правой стороны возвышались мрачные утесы значительной вышины, из которых некоторые были увенчаны темными кедрами, а из воды поднималась громадная масса скал около 500 футов вышиной, по всей вероятности, исполинский обломок горы, давно уже скатившийся вниз.
Каждая четверть часа дальнейшего плавания открывала путешественникам новое, достойное внимания зрелище. Они были в восхищении от поездки, и к вечеру выбрали место для первого ночлега близ одной горной речки. Местечко это, представлявшее плоскость, покатую к озеру, было усыпано песком и отделялось от берега несколькими старыми кедрами, под защитой которых расположились путешественники. Устроив себе шалаши из жердей и кусков березовой коры, путники развели огонь и расположились вокруг него ужинать взятыми с собой запасами. Пока происходили эти приготовления, Аткинсон взял с собой трех калмыков и в сопровождении их решился пробраться вперед, придерживаясь берега реки. Однако, употребив полчаса времени на лазанье по скалам, и продвинувшись лишь на сто шагов, он до того измучился, что вынужден был отказаться от своей попытки. Ночлег, устроенный путешественниками, оказался вполне удовлетворительным: вокруг царствовала глубокая тишина, нарушаемая только шумом падающей воды в реку, и вскоре Аткинсон, вместе с прочими спутниками, уснул самым крепким сном.
На следующее утро сильный ветер настолько взволновал озеро, что путешественники, по совету гребцов, решили выждать пока ветер стихнет, потому что в противном случае ладьи от сильного волнения должны были опрокинуться. К десяти часам ветер улегся, и путешественники отважились пуститься далее. Проплыв около получаса, ладьи обогнули небольшой мыс, и вошли в красивый залив около двух миль длины и одной мили ширины. Кругом со всех сторон вздымались к облакам исполинские вершины гор, верхние части которых были покрыты снегом и ледниками. Крутые, почти совершенно отвесные береговые скалы поднимались из воды от шестисот до семисот футов над поверхностью озера, не представляя вдоль всего берега ни одного вершка ровного пространства, где бы могла встать нога человека. Как ни любил Аткинсон во время своих путешествий действовать по своему усмотрению, наперекор советам боязливых проводников, но в этом случае благоразумие преодолело отвагу, и англичанин покорился увещаниям калмыков.
Формы береговых скал отличались необыкновенным разнообразием, представляя удивительное сочетание разрушенных замков и церквей. При этом воздушная перспектива была до такой степени прозрачна, что Аткинсон, в одном месте, мог различить до двадцати трех гряд гор, следовавших одна за другой.
Посреди озера из глубины вод поднимался громадный камень. У калмыков камень этот носил название Tмик-таша. Чтобы удовлетворить своему любопытству, Аткинсон взобрался на этот утес, и увидел, что он покрыт разнообразными цветами и мелкими красивыми кустиками, представлявшими приятное разнообразие для путешественника.
Далее на берегу путешественники встретили местечко, где рос небольшой лесок в ущелье; Аткинсон отправился было в этот лесок на охоту, но вся его добыча состояла из нескольких подстреленных им птиц, величиной с галку, да и у тех мясо было невкусно и отзывалось смолой, - доказательство, что дичь тамошняя питается преимущественно кедровыми семечками. Видны были также на земле следы медведей, но их нельзя было преследовать далеко, по причине неудобной местности.
Часа через полтора, внимание путников опять было привлечено шумом водопада, и они приблизились к берегу. Вид водопада был великолепный: с обеих стороны ущелья возвышались красные гранитные утесы, разукрашенные по краям цветами и зелеными листочками. В глубине виднелись темные массы сланца, местами синего, а местами желтого цвета, под которыми красовались белые березы. В это-то ущелье низвергал свои воды горный поток. Подле этого очаровательного уголка нашлось местечко, достаточное только для того, чтобы путешественники, под защитой нескольких огромных лиственниц, могли устроить себе ночлег.
Следующий день плавания привел путешественников к другому, еще более величественному водопаду, окруженному со всех сторон скалами. Но, затем опять пошли места, где надлежало каждую минуту быть наготове: берег на значительном пространстве представлял сплошную стену гранита, за которой следовали сплошные пласты сланца от пятисот до семисот футов вышиной. Пласты эти находились в состоянии полнейшего разложения, и связь между ними была совершенно разорвана, так, что они представляли удивительнейшие формы - зрелище, весьма интересное для художника, но для того, кому предстояло плыть мимо этого пункта в утлом судне, весьма нерадостное. Поэтому лодки путешественников держались от берега в почтительном расстоянии. Некоторые из береговых скал представлялись свесившимися над водой: тонкие слой сланца, не более трех дюймов толщины, выдавшись фута на четыре-пять вперед, нависли над поверхностью озера на вышине сорока-пятидесяти футов, грозя каждую минуту опрокинуться. В то же время недалеко от этого места значительные куски с треском и грохотом обрушивались в мрачную пучину. Подобными формами отличался берег на пространстве трех географических миль, так что когда лодки благополучно миновали это опасное место, путешественники почувствовали, что им стало легче на сердце. Едва успели они пристать и выбраться на берег, близ устья реки Чирли, чтобы распорядиться насчет ночлега, как вскоре поднялся сильный ветер, и все обширное озеро взволновалось. Захвати этот ветер путешественников часом ранее, никто из них не увидел бы нового дня. Ночью разразилась сильнейшая гроза, но в значительном отдалении от того места, где они остановились, и из них никто не пострадал.
На следующий день после полудня путешественники достигли одного пункта, где им открылось самое великолепное и с тем вместе величественное зрелище, для достойного описания, которого у Аткинсона не хватило сил, как он сам признается. Глазам путешественников представилась круглая бухта, вырезанная в исполинском туловище мощного горного кряжа Каракорума. В эту бухту низвергались с высоты двух тысяч футов три горных потока, образуя водопады, поражающие своим диким характером. Громадные обломки скал и утесов различных форм и величин были разбросаны там в самом хаотическом беспорядке. Между ними прорывались огромные массы пенящейся воды, прибывающей из огромных ледников, скрытых на вершинах гор. Везде заметны были ясные признаки скатившихся вниз больших лавин. Кругом валялись разбросанные обломки сброшенных дерев, с изломанными сучьями и ободранной корой. На камнях виднелись также следы, оставленные там обрушившимися сверху обломками скал. Один из таких обломков, около пятидесяти тонн весом, оставался в том же положении, в какое попал при падении, далеко выдавшись вперед и нависнув над озером. Калмыки попытались при помощи кольев и рогатин свалить его в воду, но оказалось, что он так крепко вдавился в грунт, что все их усилия остались безуспешными.
Проведя несколько часов в осмотре этой величественной и дикой местности, путешественники поплыли далее к южной оконечности озера, направляясь к устью Чулышмана, самой большой из рек, изливающих свои воды в Алтын-Куль. Близ устья реки Чулышмана на небольшом островке путешественники остановились ночевать, но вскоре их застала гроза с громом и молнией. Молния следовала за молнией, перескакивая с утеса на утес, и от одного облака к другому, а гром, усиливаемый бесконечными раскатами эха, заглушал даже рев быстрого Чулышмана. Вообще, что касается живописной красоты этой реки и местностей вокруг ее устья, то Аткинсон сознается, что во всей Европе нет ничего подобного, что могло бы с ними сравниться в этом отношении, и что ради уже одного этого зрелища можно предпринять поездку в Алтайские горы.
Обратное плавание было совершено путешественниками вдоль восточного берега озера, который менее обрывист и дик, нежели западный, но все еще очень живописен, и представлял много опасностей. Несколько раз путешественникам приходилось очень жутко: страшная буря неслась было прямо на них, и им только, при величайших усилиях, удалось избежать грозившей погибели, так что они увидели необходимость спешно добраться того места, откуда начали свое плавание, и благополучно возвратились к устью реки Бий.
Спустя тринадцать месяцев после посещения Аткинсоном Алтын-Куля, дикие окрестности этого озера стали театром прискорбного происшествия, в котором художник хоть и был замешан, но его роль была довольно комическая. Дело это происходило так. Только возвратившись из поездки, предпринятой для обозрения озера Балхаш, совершенно ободранный и загорелый, но веселый и здоровый Аткинсон узнает в Семипалатинске, что его покровитель князь Горчаков, бывший тогда генерал-губернатором Западной Сибири, приехал туда из Омска. Аткинсон тотчас же поспешил к нему. Но адъютанты князя, увидев перед собой невзрачного иностранца в татарском костюме, сначала не хотели его пропускать, и Аткинсону только после долгих увещаний удалось пробраться к князю, который принял его самым задушевным образом. Первое, что Аткинсон узнал от князя, это то, что Аткинсон и был причиной приезда князя и всей его свиты в Семипалатинск. Насчет того, каким образом могло это выйти, Аткинсону объяснили следующее.
В конце сентября горные офицеры только возвратились из летних командировок, и всякий думал только о приготовлениях к предстоявшим балам и прочим зимним увеселениям. Вдруг, однажды ночью, в Барнаул прискакали несколько казаков, нарушивших мирный сон властей, и объявили, что они присланы из Сандинского пикета, расположенного в долине реки Бий, от командующего этим пикетом офицера, с известием, что в той стороне появилась партия азиатов, по крайней мере около 3 000 человек, которые, прорвавшись сквозь горы, быстро двигаются вперед, производя повсюду грабежи и пожары, и истребляя все без милосердия. Между тем в Барнауле, как раз в это самое время была сосредоточена вся годовая добыча алтайских рудников. Там также хранились на складе значительные запасы разных товаров и соответствующее количество водки. Весь город пришел в страшное смущение: женщины кричали, что азиаты уведут их с детьми в неволю и заставят доить коров и кобыл, а мужчины принялись составлять планы для защиты города и разослали во все стороны гонцов, чтобы собрать помощь. Между тем, из долины Бий явились новые вестники, из которых одни говорили, что вражеское войско состоит из 7 000, а другие даже уверяли, что из 10 000 человек, снабженных ружьями. При этом добавляли, что разбойниками предводительствует один англичанин по фамилии Аткинсон, которого знают все служащие. Конечно, немногие из жителей Барнаула поверили тому, чтобы Аткинсон согласился встать во главе войска, с намерением сокрушить державу русского царя. Но так как было известно, что около года тому назад он перебрался через горы по направлению к югу, то можно было полагать, что он попался в руки к монголам, и те его принудили служить для них проводником через горные проходы.
Страшное известие всполошило всю Западную Сибирь, и со всех сторон стали собираться войска, спеша в долину Бии. Но когда первые отряды достигли Сандинского караула, откуда изначально распространились тревожные известия, то оказалось, что слухи были преувеличены, и что не было уже и следа опасности. Были посланы гонцы с приказом войскам остановиться и разойтись по постоянным квартирам. Когда дело это разъяснилось, то вышло, что никакого монгольского войска в 10 000 человек не собиралось, но что повод ко всей этой кутерьме подала партия из 40 человек черкесов, которые затеяли распрю с горными калмыками, и в происшедшей затем схватке погибли все до последнего. Черкесы эти были взяты в плен русскими в разных стычках на Кавказе, и удалены в Сибирь, где их заставили заниматься работами в золотоносных россыпях на берегу реки Бирюсь. Там они решились, во что бы то ни стало, бежать из россыпей и вернуться на родину. Но они не имели ни малейших географических знаний, и не могли никого расспросить о дороге, которую им следовало избрать для того, чтобы попасть на родину.
Занимаясь в россыпях промывкой золота, черкесы сумели тайно припрятать небольшое количество золота, на которое добыли оружие и снаряды. То и другое было спрятано ими в одной отдаленной пещере, находящейся в дикой недоступной местности. В один условленный день они бежали все разом из разных рудников, где были распределены, и воссоединились в пещере. Потом они успели захватить казахский табун, из которого выбрали себе хороших верховых коней, принудив пастухов служить им проводниками через Саянский хребет. Лес заменил им палатку, а питались они дичью. Им часто приходилось терпеть голод и нужду, но надежда поддерживала смелых горцев. Наконец, они достигли таких мест, где проводники объявили им, что далее не знают, куда идти. Черкесы отпустили проводников, и пустились далее наугад. Ужасно крутые пропасти Алтая и дикие горные потоки принуждали их к бесконечным обходам и переходам, и до того их сбили с толку, что они попали в непроходимые окрестности Алтын-куля и долины Бий. Тут-то и произошло у них столкновение с обитавшими там калмыками. Хотели ли последние захватить их в плен и потом выдать русским, или черкесы, понуждаемые крайностью, прибегли к насилию, этого нельзя было узнать. Результат был таким, что несколько калмыков было перебито черкесами, и аул был предан пламени. Обстоятельство это послужило сигналом к заключительному акту трагедии. Быстро разнеслась весть о появлении вооруженных пришельцев, и, переходя из аула в аул, достигла с соответствующим преувеличением, казацкого поста Сандинского. Случилось, что командовавший в форпосте офицер был немного более обычного весел, по случаю праздника. Долго не размышляя и не теряя времени на бесполезное раздумыванье, он отправил в Барнаул нарочного с тревожным известием.
Калмыки, населявшие долину реки Бий и окрестности Алтын-куля, соединились, и, зная все ущелья и тропинки, сначала преградили черкесам пути к спасению, а потом загнали их в такую трущобу, откуда не было никакого выхода. Когда черкесы приблизились на расстояние ружейного выстрела, между ними и калмыками завязалась смертельная перестрелка. Скрываясь в засаде, калмыки были в явном преимуществе перед черкесами, и могли целить в них почти в упор. Черкесы падали один за другим от метких выстрелов своих врагов. К вечеру того дня, число черкесов с 40 уменьшилось до 15, которые, бросив своих лошадей, пытались по острым камням и утесам выкарабкаться из ущелья. Голодные и совершенно выбившиеся из сил, они вынуждены были ночевать на голых камнях, под открытым небом. Когда рассвело, черкесы пустились карабкаться далее, и уже приближались к маленькому лесочку, как вдруг навстречу им раздался ружейный залпы засевших в лесу калмыков. Трое черкесов пали мгновенно, а еще пятеро были подстрелены на преследовании. Погоня возобновилась опять, через некоторое время осталось в живых только четверо черкесов, которые успели скрыться в лесу. Наконец, сама стихия решилась принять участие в человеческой борьбе. Небывалая по страшной ярости буря разразилась с громом, молнией, снежной вьюгой и всевозможными невзгодами. Калмыки вынужденно отступили, предоставив решению высших сил окончание печального акта. Четыре дня длилась буря и снежная пурга, и ни одна живая душа после того не слышала ничего о последних четырех черкесах.
Завершив благополучно опасное плавание по озеру Алтын-куль, Аткинсон решился посетить и самую высокую из Алтайских гор, Белуху, несмотря на то, что знакомые его представляли это предприятие из-за времени года делом неисполнимым. Над трудностями, представляемыми погодой и дикой природой, он надеялся восторжествовать при помощи своей упрямой, энергической воли и своего крепкого телосложения. Что касается калмыцких проводников, без которых он не мог обойтись, то для них у него был припасен хороший запас водки и рома.
Большей частью, ему пришлось проезжать по тем же самым местностям, которые он уже посещал в 1847 году. Сначала еще была возможность ехать в тряском тарантасе, но потом и эта дорога кончилась, и Аткинсон пустился далее верхом. Таким образом, добрался он до реки Чарыш, притока Oби, и, посетив последнее селение на этой реке, Чечулиху, направился далее, в долину реки Коксы, перерезав небольшие степные пространства и несколько горных хребтов. Там, где бурные воды Катуни соединялись с Коксы, лежал Уймон, крайний населенный пункт в этих горах, а по ту сторону реки начинался горный хребет Алтай, обитаемый калмыками. С ними пришлось теперь Аткинсону иметь дело. Кроме одного, пользовавшегося в окрестностях всеобщей известностью русского охотника, Аткинсон нанял еще одного знаменитого калмыцкого охотника Епту, изображение которого увековечил его карандаш. Последний был вполне закаленный для всех трудностей охотник, изрыскавший, на поисках своих за оленями, яманами и медведями, соседние горы по всем направлениям, и изучивший все малейшие закоулки в горах. Кроме этих двух главных проводников, Аткинсон нанял еще пятерых калмыков, которые должны были провожать его до Белухи. Один из них, которого товарищи называли чертом, был небольшого роста, но крепок и силен, как барс, с двумя длинными, развевавшимися по спине космами и парой глаз черных как уголь. Такими же закаленными охотниками были и прочие провожатые, которым было нипочем провести несколько недель под открытым небом в бурю и снежную вьюгу. Для каждого из них был нанят особый надежный конь, и, сверх того, для перевозки некоторых запасов взято было несколько вьючных лошадей. Небольшая парусинная палатка предназначалась собственно для особы Аткинсона.
Когда Аткинсон возвестил проводникам, что он затеял взобраться на Белуху, то они сначала пришли было в нерешительность. Но Аткинсон показал им на запас водки, который он взял с собой, и они бодро возразили Аткинсону, что на следующий день будут готовы отправиться с ним в дорогу.
Таким образом, на следующее утро Аткинсон двинулся со своим маленьким караваном вверх по долине Чугаша, несмотря на то, что выпал, сильный туман и шел проливной дождь. Пришлось пробираться по таким местам, где собственно не было и следа проложенных тропинок: дорога шла то в гору, по острым камням и скалистым гребням, через поляны, покрытые снегом, и глубокую трясину, то опять вниз под гору, почти с отвесной крутизны, через обширные леса, состоявшие из лиственниц, сосен и берез.
Для ночлега путники старались выбирать место где-нибудь под защитой больших дерев, причем, разводился огонь, служивший как для согревания путников, так и для приготовления пищи. Когда скудный запас хлеба закончился, пришлось питаться тем, что добывали с помощью ружья. Впрочем, за ужином у путешественников появлялись рябчики, дикие утки и яманы, причем спутники Аткинсона обычно обнаруживали сильный аппетит, который можно было только отчасти объяснить дневными трудами. По этому случаю Аткинсон замечает, что даже лондонские альдермены пришли бы в ужас, при виде громадных порций мяса, которые калмыцкие охотники в состоянии истребляли за раз. Обычно брались ляжка дикой козы. Ее разрезали на несколько длинных кусков, в дюйм толщиной, которые, штук по двадцать, разом втыкались на палку, вставляемую одним концом в землю, над самым огнем. Когда верхний кусок был готов, то есть снаружи наполовину прожарен, а внутри еще кровавый, калмык обмокал его в соль и съедал горячим, без хлеба и без подливки. За первым куском, тем же путем, следовали и прочие куски. А если случалось, что после особенно усиленного перехода, Аткинсон раздавал проводникам двойную порцию водки или угощал их пуншем, то они вскоре забывали всякое утомление, и соседний лес оглашался такими веселыми песнями и смехом, что медведи осторожно прятались в берлоги.
Совершив переход через степь, путники попали в калмыцкий аул, расположившийся было пасти там свои стада. Аткинсон и его проводники явились ровно в то самое время, когда в ауле устраивалось жертвоприношение. Одному калмыцкому хозяину вздумалось умилостивить своих богов, чтобы они помогли ему поскорее умножить свои стада, для чего он и отдал жрецу белого барана. Что касается этого достойного мужа, то, по описанию Аткинсона, он отличался от прочих калмыков красной бархатной шапочкой, украшенной стеклярусом, медными шариками и перьями. К его кожаной куртке было пришито множество кожаных кистей, а пояс был обсажен медными бубенчиками и железными побрякушками. Торжественно передал он жертвенное животное своему помощнику, который заколол его по правилам искусства, снял с него кожу, и рассек на части. Шкура с рогами была вздета на палку, которую выставили в таком положении, что голова была обращена на восток, для того, чтоб богам было вполне понятно, о чем их просят. Жрец тоже обратил свой лик к солнечному восходу, и принялся усердно дубасить небольшой палкой по висевшему барабану, причитая длинные молитвы. Пока совершалась эта церемония, мясо барана в котле уже сварилось, и все общество приступило к уничтожению его.
Несмотря на все свое мужество в перенесении разных возможных лишений, Аткинсон не решился ночевать в калмыцкой юрте. Ужасающая нечистота, господствовавшая во всем ауле, поразила его до того, что он решился лучше провести ночь в лесу, в обществе медведей.
Несколько переходов привели путников к источникам Чугаша и к небольшому озеру, находящемуся вблизи этой реки. Хотя общий характер этого озера был дик и негостеприимен, но окрестности его, славящиеся изобилием больших оленей, привлекали туда охотников. Впрочем, в тамошнем краю находилось много горных озер, из которых некоторые отличались такой значительной глубиной и таким изобилием в рыбе, что казаки находили выгодным ездить туда зимой, для того, чтобы ловить рыбу подо льдом. Совершив несколько перевалов через горные цепи, которые вздымались до полосы снега и соперничали друг с другом в дикости, перейдя через несколько долин, переправившись через множество рек и пробравшись сквозь обширные леса, путники очутились у подошвы Белухи.
Горная порода, из которой состоял этот великан и прочие, окружающие его пригорки, был зеленоватым сланцем, не представляющим большого противодействия выветриванию. Реки, которые питались водами из многочисленных ледников, как например черный и белый Берил, получали особенный, опаловый оттенок: вода этих рек имеет молочно-зеленоватый цвет. Так как утром погода была пасмурная и дождливая, то он счел более благоразумным немного выждать. Между тем, он воспользовался этим временем, чтобы посетить горячие ключи, лежавшие с южной стороны этой горной группы, где встретил несколько калмыков, от которых узнал, что целебное действие этих ключей известно и обитателям степей, которые нередко прибегали к ним за помощью.
Наконец, погода прояснилась, и караван тронулся с места. Первые семь верст можно было еще ехать верхом по альпийским лугам, но потом дорога стала до того непроходима и крута, что оставалось пробираться пешком. Аткинсон выбрал себе в помощники пятерых самых расторопных и надежных проводников, а прочих отправил с лошадьми назад к тому месту, где караван перед тем останавливался, с приказом позаботиться своевременно об ужине, и потом ожидать его с лошадьми на том самом месте, за час до заката солнца. Оружие и некоторые запасы были спрятаны под защитой утесов, так как в снежном поясе, куда намеревался подняться Аткинсон, нечего было опасаться ни диких зверей, ни разбойников. Несколько холодной жареной дичи и достаточное количество воды, да еще бутылка наливки составляли все, что Аткинсон решил взять с собой. Таким образом, около десяти часов утра путешественники начали трудное предприятие, карабкаясь через утесы и остатки лавин, свалившихся в течение лета с вершины Белухи.
Подвигаясь вперед, путники вдруг увидели, что дорогу преграждает пропасть около полутораста футов в ширину. Снежные лавины, льдины и обломки скал составляли своеобразный мост, из-под которого вырывался горный поток, разбрасывавший во все стороны пену, которая разъедала хрупкую арку. Несмотря на шаткость этого моста, путники рискнули перейти гору и, перебравшись по нему на ту сторону пропасти, наткнулись на громадный ледник, которого исполинская ветвь спускалась в горную пасть. В твердом льде этого ледника виднелись два кристалловых грота, из которых вырывались источники Катуни. Дальше по этому направлению не было уже возможности двигаться. Со всех сторон путников окружали пропасти, так что они были вынуждены повернуть на другую сторону, чтобы попытаться приблизиться к вершине Белухи с западной стороны. Таким образом, перебравшись в этом направлении еще через одну пропасть, по мосту из рыхлого снега, Аткинсон достиг гребня, состоявшего из рассыпчатого камня, и простиравшегося до самой верхушки горы. Пообедав в этом месте, под защитой утесов, Аткинсон тронулся со своими спутниками дальше, карабкаясь с одного уступа на другой. Вскоре они достигли склона, покрытого заледенелым снегом. Пробравшись по этому склону шагов около 300, они остановились у подножия обоих рогов, образующих вершину исполинской горы. Взобраться на последние не было возможности, потому что бока этих рогов поднимались отвесно футов на 800 или 1 000 в вышину и, по большей части, были покрыты гладким льдом. Между обоими рогами виднелся громадный ледник, который спускался в западном направлении в мрачную пропасть. Впрочем, путники достигли пункта, который возвышался над всеми прочими отраслями Алтая, и оттуда они, при ясной погоде, могли наслаждаться великолепнейшим видом на окрестности. На запад взорам их открывалась обширная казахская степь, простиравшаяся к востоку от озера Зайсана, и тянувшаяся в этом направлении до Гоби. Вдали сверкала ясная поверхность нескольких озер и множества рек, точно сеть из серебряных ниток, пересекала в разных направлениях зеленые долины, исчезая в отдаленных низменностях. Пока Аткинсон с восторгом озирался во все стороны, упиваясь великолепной картиной, и совершенно забыв об испытанных им неприятностях, проводники его заметили, что небо покрылось красками, которые обычно предвещают перемену погоды. Надо было, во что бы то ни стало, спешить в обратный путь, потому что переправа через пропасти по рыхлому снегу и хрупким утесам, в бурю, грозила верной смертью. Даже калмыцкие охотники, которые даже в самую ужасную грозу, спокойно сидели в лесу и курили трубку, начали торопить Аткинсона.
Возвращение шло сначала медленно по камням, которые поминутно скользили из-под ног, и только когда путники почувствовали под собой твердый каменистый грунт, стали двигаться быстрее. Между тем, оба рога Белухи оделись зловещей густой шапкой тумана, которая продолжала быстро опускаться. Переправившись через пропасть, по роковому снежному мосту, путники поспешили к тому месту, где было спрятано оружие, и где их ожидали лошади, преследуемые облаками тумана. Едва успел Аткинсон со своими проводниками, вскочив на лошадей, пуститься по дороге к месту отдыха, устроенному в лесу, как разыгралась грозная буря, и поднялась снежная вьюга. Подле палатки Аткинсона был разведен огромный костер, который всю ночь боролся с ветром, страшно завывавшим в лесной чаще. Когда путешественники проснулись на следующее утро, все лужи вокруг были покрыты ледяной корой в полдюйма толщиной, а окрестность была одета снежным покровом.
Так как проводники продолжали увещевать Аткинсона, чтобы он не медлил остановками, и так как главная его цель была достигнута, то он решился отправиться в обратный путь. Главная опасность заключалась в переправе через горные реки, которые от дождя поднимаются слишком высоко. Таким образом, в одном месте путешественники были на волос от погибели. Вообще следует заметить, что бурные горные потоки можно переплывать нескольким всадникам рядом, которые, придерживаясь вместе, могут противопоставить достаточное сопротивление напору волн. Если же всадники переплывают реку поодиночке, или даже подвое-по-трое, то сильное течение часто увлекает их в пучину. Когда Аткинсон переправлялся через Турган, вода в этой реке достигла уже крайних пределов подъема, при котором вообще только возможна переправа. Когда путники были уже в безопасности, на противоположном берегу, то калмык Епта положил камень у самого края воды, и не успел он опять сесть в седло, как уже волны залили этот камень - доказательство того, как они быстро поднимались.
При другой, не менее опасной переправе через реку, калмык рассказывал Аткинсону, что в этом месте, за несколько лет перед тем, погибло несколько китайских всадников, которые хотели доставить провиант товарищам, находившимся в пограничной крепости, но на переправе были увлечены течением и потонули. По поводу опасности этой переправы, китайское правительство распорядилось перевести крепость далее на юг.
Сначала путешественники следовали по той же дороге, которой они ехали в первый раз, но когда погода прояснилась, а солнышко выглянуло из-за туч, Епта предложил свернуть на боковую тропинку, хорошо ему знакомую, которая значительно сокращала расстояние. Но тут путникам пришлось переправляться через высокий горный кряж, внутри которого нередко попадаются большие олени и соболи.
Однажды путешественники, с трудом проложив себе дорогу сквозь густой кустарник, и взобравшись на крутой обрыв горы, ехали по гребню гор, густо поросших малиной. «Это любимое местечко медведей» - стал рассказывать своим товарищам Епта, но едва он произнес эти слова, как что-то зашелестело вблизи, и из-за кустов выскочила медведица с двумя молодыми медвежатами. Они все бросились в сторону. Преследовать их не было возможности, потому что местность не дозволяла этого. Вместо того, Аткинсон подстрелил дикого козла, из которого вышло прекрасное жаркое на ужин. Горный хребет, по которому путники следовали, кончался у крутого гребня скал, у подножия которого, на глубине 3 000 футов, бушевала Катунь. Здесь Аткинсон узнал, что калмыцкие охотники за соболями называют «бомб». Это была узенькая горная тропинка около трех-четырех футов в ширину, которая поднимаясь и понижаясь, прилегала с одной стороны плотно к отвесной стене. С другой стороны тропинки шел крутой обрыв около пятисот футов глубины. На этой тропинке невозможно было ни разойтись, ни повернуть назад. Поэтому, чтобы избежать возможности встречи с охотниками, которые могли появиться с противоположной стороны, караван остановился, и послал одного калмыка вперед. Пройдя по этой опасной дорожке, и не встретив никого, калмык положил на противоположном конце свою шапку для предупреждения прочих путников, потом воротился, и караван тронулся вперед по узкому проходу. Обычно всадник спокойно опускал поводья на седло, и предавал свою жизнь усмотрению лошади. Сделай она один неверный шаг, споткнись она хоть немного, и путнику нет ни какого спасения. К счастью, калмыцкие и казахские лошади умели отлично карабкаться по горам, и не были подвержены головокружению. Они так приучены к подобным странствованиям, что прежде нежели ступят на какое-нибудь место, осторожно пробуют ногой землю, и несчастные случаи, поэтому, были редки. Аткинсон даже думал, что ни один казах, ни один калмык не задумались бы ни на минуту проехать верхом на лошади по верхушке самого высокого собора, если бы там была положена доска в полaршина ширины.
Переправившись благополучно через описанную нами тропинку и через другие горные переходы, Аткинсон должен был потом протрястись большие пространства по степям между реками Чугашем и Чарышем. При этом случае пришлось ему заехать в один калмыцкий аул, старшины которого были из разряда ребят, обладающих необыкновенной жаждой. Аткинсон, сидя в своей изодранной палатке, только расположился было варить себе чай, как вдруг к нему вошли двое калмыков, старшины аула, и лаконично, но выразительно произнесли «арак». Заметя по их движениям, что они уже успели выпить малую толику, Аткинсон не решился дать им напитка, опасаясь с их стороны безобразия, и на их требование со спокойствием отвечал им «чай». Несмотря на то, калмыки настойчиво повторяли: «арак», в ответ на это, Аткинсон подал одному из калмыков стакан чаю (только женщины пили в России чай из чашек, мужчины же всегда из стаканов). Старшина медленно поднял стакан, опрокинул его, и, вылив чай на пол, бросил стакан в сторону. Взбешенный Аткинсон схватил его жилистой рукой своей за шиворот и бросил его с такой силой на траву, что тот отлетел за несколько шагов. Другой старшина, видя это, с яростью схватился за свой нож, но не успел он его еще вытащить, как и сам очутился на земле, возле своего товарища. Между тем, подоспела прислуга Аткинсона, и калмыки сочли благоразумным удалиться, произнося страшные угрозы. Ожидая ночного нападения или засады, Аткинсон всю ночь и следующий день был настороже, но решительный образ действий Аткинсона и ружье его провожатых внушали храбрым калмыкам глубокое почтение.
Наконец, отпустив своих честных проводников, Аткинсон достиг благополучно Хаир-Кумыки, небольшого русского местечка на реке Чарыше, где, среди хороших знакомых, успел вскоре отдохнуть от своих утомительных и любопытных странствований по горам и озерам Алтая.
