На очереди - первая часть трилогии «Школа жизни» Сабита Муканова, главным образом, посвященная аульному укладу жизни автора в начале прошлого века. В этой книге рассказывается о тяжелом детстве С. Муканова, о его поэтическом рождении и многочисленных встречах с яркими представителями искусства, литературы и политики
Одним из первых ярких воспоминаний в жизни Сабита Муканова была встреча с Канапией Тоганасовым. Он был одним из тех героев, которым маленький Сабит старался подражать. Сабит запомнил Тоганасова невысоким, широкоплечим и мускулистым человеком, «настоящим Геркулесом, эдаким Иваном Поддубным казахского аула».
Автор рассказывал о том, как силач Канапия терпеливо учил маленьких аульных деток правилам борьбы. Среди его учеников был и сам Сабит, которому учитель уделял гораздо больше внимания, чем другим детям, что вылилось в то, что совсем скоро Сабит стал сильнейшим борцом среди своих сверстников. Однако, к сожалению самого Сабита, он не мог позволить себе продолжить бороться. Дело в том, что Мустафа, который взял себе на попечение сироту-племянника, не терпел шумных игр и борьбы, из-за которых портилась одежда ребенка. Ребенка не спасало и то, что иногда Канапия Тоганасов сам шил Сабиту новую рубашку взамен порванной во время борьбы.
«Покойный отец понимал, видимо, что значит для мальчишки быть первым в драке, – никогда не ругал меня, в каком бы виде я ни пришел с улицы, но Мустафа, не терпевший шумных игр и борьбы, был ко мне беспощаден. Однажды он излупил меня даже палкой. Канапия знал это и, как мог, огораживал меня от плачевных последствий моего увлечения. Был случай, когда он на свои деньги сшил мне новую рубаху взамен старой, назло разорванной моим побежденным соперником. Когда же я перешел к Нуртазе, мне так доставалось от него за борьбу, что пришлось отказаться от любимого занятия. Да и как было не отказаться, когда по поводу каждого пустяка он устраивал скандал»
К тринадцати годам Сабит выучился петь песни. Это стало одной из причин почему его взяли в поездку в Ханскую Ставку, куда держали путь его спутники. Его спутники (Ботпай, Машик и Шери) посчитали, что маленький Сабит поможет скоротать время в пути песнями.
Путь предстоял долгий, а потому на протяжении всей дороги спутники Сабита делились с ним историями из жизни, в т.ч. из жизни прославленного акына Акана сери. В частности, они рассказывали, что отец Акана Корамса был баем, отправил своего сына в обучение аульному мулле, у которого Акан учился два года.
Религиозные догмы вскоре наскучили Акану, и он посвятил себя музыке и поэзии, за что получил к имени приставку «сери». Дальше собеседники рассказывали, что он влюбился в девушку, уже просватанную за одного бая. За девушку был уплачен калым в размере сорока семи голов скота, что, впрочем, не помешало Акану по окончании тоя выхватить девушку из рук родственников из ускакать с ней.
Сбежать Акану не удалось. В погоне оскорбленные родственники догнали Акана, избили его до полусмерти и отняли невесту. Это событие вошло в основу его произведения «Сырымбет». К слову, позже, по словам собеседников, Акан убедил себя, что ему не удалось сбежать из-за плохого коня. Вместе со своим другом Киикпаем он отправился к своему дяде, гнавшему четыре-пять сотен лошадей с Атбасарской ярмарки. В его табуне Киикпай увидел тощего, невзрачного саврасого жеребенка, который, по уверениям Киикпая, вырастет в настоящего тулпара.
Дядя Акана хоть и обещал отдать племяннику того жеребенка, которого тот пожелает, но не хотел этого. В конце концов, он отпустил жеребенка со словами: «Ладно! От слова я не отрекаюсь, но ты меня обидел. Бери кунана, но знай: не принесет он тебе счастья!».
Акан назвал тулпара Кулагером. Киикпай был прав: конь и вправду был быстрее ветра и победим в состязаниях:
«В наших краях, как ты знаешь, славились две лошади: знаменитый Серко Кыйсыка и Савраска Даутпая. Я их видел обеих. Так вот, когда на богатой свадьбе назначили состязания Серка с Кулагером, то он не только прискакал первым, но оставил за собой серого на таком расстоянии, что за время, пока тот добежал, можно было свободно выдоить кобылицу»
Тем не менее, Кулагер погиб. Это произошло на поминках отца бая Нурмагамбета. Пришедшие на поминки гости устроили байгу, на которую пригласили самых знаменитых скакунов со всей степи. Братья Батыраш и Котыраш, владельцы двух белых скакунов, увидели Кулагера и расспросили о нем у знающих людей. Те, в свою очередь, сказали, что у других лошадей нет шансов победить Кулагера, а потому братья решили убить Кулагера. Они устроили засаду в зарослях и как только прискакал Кулагер они проломили ему хребет.
«Просто просидел несколько дней Ахан над своим тулпаром, обливая его горючими слезами, потом отрезал его голову, положил к себе в сумку и пешком отправился домой. Череп этот до сих пор висит на его юрте. Вот об этом Кулагере и сочинил Ахан-сери свою знаменитую песню»
По рассказам собеседников, с тех пор Акан сери стал сторониться людей. Он нашел себе новое увлечение: охота с птицами. Но и это новое увлечение не принесло ему желанного утешения.
- Ахану в руки попал замечательный кречет, всем кречетам кречет – хваткий, ловкий, бесстрашный, бьет птицу на лету, без промаха. Брал не только гусей, но и лебедей, дрофу и ту мог забить. Ахан дал ему кличку Кок-Жендет – серый палач.
– Ну и что же?
– Отняли у него и кречета. Уехал однажды Ахан на охоту в Карауткульские (Акмолинские) степи, в то место, где реки Ишим и Нура подходят друг к другу и снова расходятся. Здесь Ахан и простился со своим кречетом: сманил его один охотник. Про это и сложена Аханом его знаменитая песня «Кок-Жендет».
На обратном пути из Ханской Ставки Сабиту Муканову удалось лицом к лицу встретиться с прославленным акыном. Нельзя сказать, что ребенок разочаровался в акыне, но на легендарную личность он не походил. Писатель рассказывал, что Акан был белолицым, широкоплечим, но худощавым человеком. Лицо его показалось Сабиту белым, лоб широким, губы тонкими, нос толстым, а шея длинной. Между тем, пальцы Акана были тонки и длинны.
В первую встречу с Сабитом, Акан был одет в старую изношенную одежду: бобровая шапка, шарф, старенькая куртка, сапоги с длинными голенищами, войлочные чулки и шаровары. Акан сери разговаривал нехотя, однако все же спел пару песен:
«И сразу стало так тихо, что я услышал свое сердце. Ахан немного побренчал на домбре, настраивая ее, потом откашлялся, сказал: «Вначале я спою «Даус Ашар» – и запел. Это была очень звучная, красивая песня, да и пел ее Ахан мастерски»
Впрочем, потом Акан сери спел песню «Кулагер», во время исполнения которой он расплакался, резко остановился и упал на бок. Больше Сабит Акана сери не встречал. К тому же эта было одним из последних выступлений Акана – он скончался в конце 1913 года.
Впоследствии, Сабит Муканов изучал творчество Акана сери и из того небольшого литературного наследства, которое оставил Акан, понял широту своеобразного таланта акына. В отличие от принятого в советское время мнения, что песни Акана имели пантюркистские настроения, Сакен писал, что «в стихах Ахана чувствуется глубокая отрешенность от мира, в них бедный, обездоленный, больной старик оплакивает свое одиночество».
К слову, в том путешествии путники держали дорогу в дом Кокыша, одного из пятерых сынов последнего хана Чингиса. Кроме Кокыша у него было еще четверо братьев: Жакып, Мухамед-Канафия (он же Чокан, первый казахский ученый, просветитель и этнограф), Макы и Махмет. Среди них всех бездетным был только Чокан. В ходе своего повествования Сабит Муканов подробно остановился на Макы:
«О нем очень редко упоминается в литературе, а между тем это личность в своем роде замечательная: во-первых, он был глухонемым от рождения, но это не помешало ему окончить специальную школу (привез и устроил его туда Чокан). Затем он поступил в Академию художеств и окончил ее. К большому сожалению, альбом его зарисовок, который мне показывал Кокыш, сейчас утерян. Но я отлично помню то чувство благоговения, которое вызвали у меня эти тончайшие акварельные зарисовки. Думаю, что это был действительно очень талантливый и интересный художник. Судьба Макы сложилась так, что после окончания академии ему пришлось служить в Омском областном суде письмоводителем, где он и приводил в восторг начальство своим каллиграфическим почерком»
Помимо Акана сери, на обратном пути из Ханской Ставки в село Макарьевка Сабит увидел Балуан-Шолака. Акын и борец Балуан Шолак был приглашен на ярмарку в селе. Маленький Сабит тогда своими глазами увидел легендарного великана, способного держать над головой самого большого быка и свободной рукой железную полосу шириной в человеческую руку. В то время о нем говорили так:
«Говорят, что за полчаса он объезжает самую дикую лошадь, перепрыгивает через самый высокий забор, ударом головы пробивает стену деревянного дома, переплывает самую широкую реку, перегоняет любую лошадь, за один присест съедает целого жеребенка. Его конь дороже самого богатого калыма. Он поет, как соловей, говорит, как мулла, играет, как музыкант. Его ни пуля не берет, ни шашка не рубит»
Хоть Балуан Шолак и произвел на Сабита впечатление, но ожидал он, как говорится, большего. По словам Сабита, Балуан Шолак и вправду был довольно высок и силен, но таких как он Сабит видел множество. Легендарный борец был одет в белый армяк из верблюжьего пуха, шапку из белой мерлушки, бешмет из черного бархата, синие суконные брюки и легкие сапоги на высоком каблуке. К слову, Сабит описывал Балуан Шолака как франта, каких никогда не видал.
Сабит Муканов вживую наблюдал представлениями прославленного борца:
Привели самую большую лошадь. Он подполз под ее брюхо, подставил под ее живот правое плечо и вдруг легко понес ее. Все закричали, повскакивали с мест, а он осторожно поставил кобылу на землю, перевел дыхание и сказал:
– Теперь пусть ваш силач меня задушит!
Тут из толпы вышел высокий, плечистый детина, на вид куда более здоровый, чем Балуан-Шолак. Его и звали Верблюд.
– Сможешь меня задушить? – спросил Балуан-Шолак.
– Попробую, – вежливо ответил Верблюд, и схватил его за горло обеими руками.
– Крепче! – сказал Балуан и через минуту: – Еще крепче! Что? Неужели больше не можешь? Ну, смотри теперь.
Он резко крутанул головой, и Верблюд полетел.
О песенном таланте акына Балуан Шолака Сабит Муканов также оставил свои воспоминания. В частности, он сказал, что акын спел три песни «Ияйях», «Мне нынче сорок девять лет» и «Галия», в которых Сабит рассмотрел манеру исполнения акын: «Пел он, как и говорил, слегка в нос. Голос у него был очень приятный, хоть и небольшой. Зато он исполнял свои вещи артистично».
Как бы то ни было, попутчики Сабита спрашивали у маленького Сабита об увиденном. На вопрос на кого бы акын Сабит Муканов хотел бы походить, ребенок ответил, что на Балуан Шолака, на что его спутник Машик ответил: «Молодец! Правильно! Постарайся быть таким. Жигит, которому никакое несчастье не сгибает шею – цвет всех жигитов, выше его никого нет. Старайся быть таким, Сабит!».
По возвращении в родной аул Сабит начал работать ямщиком. В этот период своей жизни помимо разговора с урядником Жампеисом Омаровым, служащим сыскного управления, ему запомнился диалог с учителем Спандияром Кубеевым, который возвращался из Петропавловска в русский поселок Федоровка.
Сабит Муканов рассказывал, что в работе ямщика он делил людей на три категории, к одной из которых относился Спандияр Кубеев. Он одевался ровно так же, как и урядники и становые, но не грубил, не кричал и не угрожал расправой. Впрочем, Спандияр Кубеев также был первым казахом-чиновником, казахом-начальником и казахом в мундире, которого когда-либо встречал Сабит. К тому моменту С. Кубеев уже учительствовал шестнадцать лет.
При знакомстве С. Кубеев подарил Сабиту учебник для чтения в казахских школах «Примерное дитя». Учебник был написан по примеру хрестоматии русского ученого Константина Ушинского и содержало переводы на казахский язык произведений Ивана Крылова, легенд, стихов русских классиков и т.д.
Спандияр Кубеев был одним из тех, кто зажег в юноше тягу к знаниям. Он предлагал Сабиту поступить в школу, где он преподавал, обещал квартиру, питание и проживание, но для этого Сабиту было необходимо окончить трехлетнее обучение в аульной школе. Сам Сабит позже рассказывал, что из всей этой задумки ничего не получилось, но он самой своей смерти с благодарностью вспоминал ту книжку и свои несбывшиеся мечты о школе.
В годы работы аульным учителем Сабит Муканов познакомился с Баймагамбетом Зтулиным. Он принадлежал к роду уак, воспитывался у дяди и относился к сословию баев. Б. Зтулин учился с малых лет: сначала три года у аульного муллы Кутыбая, а потом у башкира Сеиткерея Магазова в соседнем ауле Курамсы. Позже он отправился учиться в медресе «Вазифа» в г. Троицк, а оттуда в Стап, где учил русский язык.
Сабит Муканов подружился с Баймагамбетом, а тот познакомил его не только с русскими писателями и поэтами, но и с творчеством татарского народного поэта Габдуллой Токаем. Позже, когда Сабит работал у Досмагамбета Итикеева (члена Алаш-Орды), тот привозил ему книги от Б. Зтулина. В один из таких дней, он получил сборник стихов Габдулла Токая на татарском языке «Габдолла Токайнып шигирляр мажмугаси». Вместе с книгой Зтулин отправил Сабиту записку:
«Хотел тебе послать книги по разным предметам, но пока удалось достать только сборник стихов Габдоллы Токаева на татарском языке. Судьба этого поэта похожа на твою, и все-таки ни голод, ни скитания по чужим углам, ни преследования сильных мира не помешали ему стать крупнейшим поэтом своего народа. Понять его стихи тебе будет нелегко, в них много арабских слов. Ведь Токаев воспитывался в старой школе, где главным языком был арабский, или фарсидский, и все же язык Габдоллы Токаева нам ближе и понятнее, чем язык любого другого татарского поэта. У казахов подобного поэта еще нет. Правда, есть у нас некий Ибрагим, или Абай Кунанбаев, который происходит из рода тобыкты, жил он где-то около Семипалатинска и умер в 1904 году. Говорят, что Абай – казахский Пушкин, но и его не читал и поэтому ничего сказать не могу. Правда, у Галяутдина Мамекова был сборник стихов этого поэта, но он дал его товарищу, если книга мне попадет в руки и в ней будут стоящие стихи, я перепишу их и пошлю тебе».
О судьбе Габдуллы Токая, жизнь которого Б. Зтулин сравнивал с жизнью С. Муканова, сам Сабит Муканов остановился подробнее. В частности, он писал:
Габдолла Токаев родился в 1886 году в деревне Кушлауш Казанской губернии. Его отец служил имамом (муллой) в этой деревне. Из духовного сословия происходила и его мать. Пятимесячным поэт лишился отца, мать его вторично вышла замуж и оставила ребенка на полечение знакомой старухи Шарифы. Правда, через некоторое время мать снова забрала к себе ребенка, но скоро и она умерла, а отчим Габдоллы отослал его к родственнику матери Зейнетулле. Но у того была злая жена, мальчик был ей в тягость, и вот начинаются бесконечные скитания сироты. Ребенка везут в Казань и отдают в дети первому встречному – некоему Мухаммедкали. Но «у беды сто братьев». Скоро и приемный отец ребенка умирает, и Токаев снова возвращается в негостеприимный дом Зейнетуллы. Затем мальчика берет бездетная пара из соседней деревни, но скоро в этой семье родился ребенок, и жить маленькому Габдолле в чужой семье становится очень трудно. Приемыша выживают из дому. Потом Габдолла попадает к какому-то Бадретдину, который превращает сироту в настоящего батрака, ребенок убегает от него и, узнав, что в городе Теке (Уральске) живет его замужняя сестра, всеми правдами и неправдами добирается до нее. Мальчику уже девять лет, и зять устраивает его в русскую школу. В ней маленький Токай проводит три года, а потом его переводят в мусульманское медресе. Ребенок оказывается на редкость способным, а тут новая беда: умирает зять. Габдолла лишается родного угла и переходит жить в помещение медресе. Чтоб заработать на кусок хлеба, Токаев прислуживает своим товарищам – байским сынкам. В 1905 году он заканчивает школу, поступает наборщиком в уральскую частную типографию и начинает писать стихи. В том же 1905 году его стихи появляются в газете «Фикр» («Мысль»), издаваемой неким Камиль-аль Мутиги Тухфатуллиным. Тут наконец поэту повезло. О стихах его заговорили, и в 1906 году он перебирается в Казань и всецело отдается литературе. Это было недолгое счастье. Поэта уже гложет скоротечная чахотка – результат голодного детства, – и 2 апреля 1913 года Токаев умирает, имея от роду 27 лет. За семь лет творческой деятельности этот гениальный юноша сумел создать основу подлинно национальной татарской литературы.
Сабит Муканов прекрасно понимал творчество Габдуллы Токая, его недовольство действиями мулл, баев, религиозных фанатиков и мирских захребетников с той лишь разницей, что Г. Токай бедствовал в городе, а Сабит – в ауле. Но даже это - почти неразличимое по своей тяжести несчастье для тех, кто искренне болеет за счастье своего народа.
В первой части своей трилогии «Школа жизни» Сабит Муканов также рассуждает о творчестве Абая Кунанбаева, называя его талантливейшим поэтом своего времени. Он с трудом выпросил у отца одного из своих учеников его книгу и предавался чтению. В отличие от стихов Г. Токая, наполненных арабскими и фарсидским наречиями, стихи Абая были о том, что понятно самому Сабиту.
Перевод Абая поэмы «Евгений Онегин» Александра Пушкина Сабит Муканов часто пел под домбру на свадьбах и вечеринках. Фотография величественного аксакала Льва Толстого, желание узнать о чем мог писать такой старец родили в Муканове страстное желание овладеть русским языком.
К слову, эту книгу Сабит Муканов оставил себе. Об обстоятельствах этого он также поведал на страницах своего произведения:
«Я не мог примириться с мыслью, что придется расстаться с книжечкой полюбившихся мне стихов Абая, и пошел на хитрость. Через неделю я отдал молде Сансызбаю книжку, предварительно уговорив его сына Жума, который у меня учился, выкрасть ее у отца. Мальчик выполнил мою просьбу и передал мне книгу. Сансызбай долго ее искал, подозревая всех, кроме меня, ведь я отдал ему в собственные руки... Книга эта цела и ныне. В 1945 году, в дни столетнего юбилея со дня рождения Абая, я передал ее в мемориальный музей в Семипалатинске. Этот единственный в Казахстане экземпляр первого издания (1909 г.) стихов великого поэта представляет величайшую библиографическую редкость»
